На подоконнике в доме Мартайна Аутенбогаарда вместо горшков с цветами выставлены в ряд солдатики, модель космической станции из «Звездных войн» и робот R2D2. Мартайн работает посудомойщиком в доме для престарелых и фанатеет от «Звездных войн». А недавно он стал президентом первой в мире партии педофилов.
С весны она официально зарегистрирована в Нидерландах — для этого ничьего согласия и не требовалось. А в середине июля суд в Гааге подтвердил, что партия «Братской любви, свободы и многообразия» (сокращенно — PNVD) — так назвал ее Аутенбогаард — имеет право на существование. Они, видите ли, не замечены ни в чем противозаконном. В партии помимо Мартайна пока что всего десять человек. У казначея партии Ван Ада есть судимость за связь с 11-летним мальчиком, однако педофилы уверены, что смогут принять участие в выборах и даже получить одно или два места в парламенте.
Мартайн излагает свою программу, удобно расположившись в кресле рядом с полуметровой статуэткой Тома и Джерри. Кроме диснеевских персонажей в его квартире есть здоровенная белая клетка, в которой вместо птиц он запер мягкие детские игрушки. Все полки в его гостиной заняты книгами о сексе и педофилии. Впрочем, «Лолиту» голландский Гумберт не читал, а о Свидригайлове даже не слышал. Фильм по роману Набокова ему не нравится, потому что «там играет слишком взрослая актриса», и вообще он предпочитает мальчиков.
нее общества полной свободы с широкими социальными гарантиями.
Вот только в частностях платформа педофилов явно идет вразрез с общественным мнением. Регистрация «братской» партии воспринимается многими в Голландии как неприятный скандал или нелепый курьез. Так сказать, «отходы конвейера свободы». Более 80% голландцев выступают против существования «партии извращенцев» и требуют от правительства принять меры, чтобы поскорее удалить внезапно выросшую опухоль.
В то же время мало кто ставит под вопрос направление, в котором развивается общество в целом. «Наша демократия достаточно сильна, чтобы справиться с подобной партией», — уверяет меня лидер фракции Народной партии свободы и демократии (VVD) в городском совете Гааги Анн Малдер. Его либеральная партия входит в правящую коалицию с христианскими демократами. Ни либералы, ни христианские демократы в Голландии не считают нужным запрещать партии, подобные «братской». По словам Малдера, его тошнит от одной мысли о партийной программе педофилов, но он доверяет избирателям. «Они продемонстрируют свое отвращение к подобного рода действиям тем, что педофилы не получат ни одного голоса», — уверен голландский политик. По его словам, свобода — «не для трусов, а для смелых людей».
Об эмигрантах и вкусе спермы
В конце концов, последняя половина тысячелетия европейской истории — это непрерывное расширение границ дозволенного. Каждый раз, когда новое «можно или нельзя» попадало в Европе в сферу общего внимания, становилось предметом дискуссии, конечным ответом было «можно». Можно ли женщине появляться в обществе без мужчины, без шляпки, можно ли ей учиться или голосовать? Позволителен ли развод, онанизм, аборт, гражданский брак, самоубийство, секс-игрушки, однополая любовь, порнография, эвтаназия? Сейчас, когда в более консервативных европейских странах заканчивается дискуссия в пользу однополого брака — разумеется, в пользу «можно», — передовая Голландия, европейский полигон идей, предлагает на рассмотрение новую тему — нечто, что интеллигентно называется «межвозрастным сексом» или «сексом между поколениями».
Интеллектуалы с трудом давят зевоту — все это ерунда, в 70–80-е годы к педофилии относились даже терпимей, чем сейчас. Философ и историк Хан Ван дер Хорст на «братскую» партию, как и большинство голландцев, смотрит снисходительно: «Ну да, они сделали хитрый ход — они не призывают к сексу с детьми, а призывают изменить закон. А в такой форме на выборы может идти хоть партия каннибалов. Если мы с вами создадим организацию с целью есть людей, то это будет преступление, но если мы создадим партию, с тем чтобы изменить закон, чтобы тот разрешил есть людей, это преступлением не будет». «Не думаю, что их надо загонять в подполье. Я уверен, что за них никто не проголосует. Общество достаточно здоровое, чтобы справиться с такими проблемами само», — прогнозирует Хорст. Большинство европейцев проявляют здравый смысл и голосуют за центристов, и лишь сравнительно малое число — за экстремистов.
В набат бьют немногие. Политик правового толка, лидер малопопулярной Партии за свободу Герт Вилдерс уверен, что его страна зашла в своем либерализме слишком далеко. И призывает изменить Конституцию Нидерландов и ввести понятие доминирующей культуры, базирующейся на христианстве, иудаизме и гуманизме.
Удивительно, но факт: и педофилы, и Вилдерс, который готовит сейчас законопроект о запрете «братской» партии, вдохновляются примером одного и того же человека — Пима Фортайна. Гомосексуалист и проповедник ультраправых взглядов, Фортайн был застрелен активистом за права животных в 2002 г., а спустя два года в ходе телевизионного голосования был назван величайшим голландцем всех времен и народов. В доме президента педофильской партии Фортайну посвящен отдельный книжный стеллаж.
«Это невозможно. Фортайн брал личностью и харизмой. Он говорил отвратительные и гомерически смешные вещи, — вспоминает Ван дер Хорст. — Он мог, например, заявить, что знает, о чем думают марокканцы, потому что спит с ними, и рассказать, где именно снял на ночь марокканского парня. Он обсуждал иммигрантские проблемы и одновременно мог болтать о вкусе спермы».
Фортайн не только пропагандировал сексуальную свободу, открыто рассказывая о своем гомосексуализме или о том, что в детстве у него был контакт со взрослым мужчиной. Он первым из голландских политиков позволил себе выйти за рамки общепринятой политической корректности и стал выразителем антииммигрантских и антиисламских идей. После гибели Фортайна его партия получила второй результат на выборах 2002 г. «Пим подогрел всем яйца», — находит свою формулу фортайновского успеха продюсер Хайс Ван де Вестелакен, который работал с режиссером Тео Ван Гогом. Этот потомок великого живописца был зверски убит исламским экстремистом на улице Амстердама в 2004 г. Вестелакен говорит, что убийство Тео покончило с мифом о беспредельном либерализме и терпимости голландцев. После убийства режиссера, снявшего фильм о тяжкой доле мусульманских женщин, были сожжены и разгромлены несколько мечетей. Хотя Фортайна и Ван Гога хоронили как национальных героев, их участь породила страх и неуверенность в обществе.
Формула новой Европы
В ответ на новое «подселение варваров» Голландия и изобрела «формулу Фортайна»: Европа — это крепость, в которой мы охраняем наши свободы и наши блага от чужаков. Внутри мы будем спать с кем хотим, но не пустим туда тех, кто осмелится нас за это критиковать. Формула Фортайна родилась в Голландии, но не исключено, что ее постепенно переймет вся Европа.
Вождь маргинальных националистов Герт Вилдерс всюду появляется в сопровождении двух телохранителей, которых ему выделило государство. У исламских экстремистов он уже давно числится в списке приговоренных к смерти. Недавно парламент поддержал закон Вилдерса, который запрещает мусульманским женщинам носить паранжу везде, кроме их собственного дома. В результате на его электронную почту пришло несколько тысяч угроз.
Опасается за свою безопасность и основатель организации Soelaas Ирен Ван Эгелен. Ее стараниями в тюрьму попали два голландских педофила и один английский. Несколько лет назад она получила по почте конверт, в который были вложены две пули и короткое послание на английском: «Скоро ты станешь ангелом». Ирен назначает нам встречу в людном месте возле центрального вокзала Амстердама. Только убедившись, что мы действительно журналисты и что мы действительно работаем в Newsweek, она успокаивается и отводит к себе домой.
Ее маленькая квартирка в северном Амстердаме вся уставлена папками с файлами на педофилов из самых разных стран мира. Здесь есть и файл Мартайна Аутенбогаарда. Ирен не считает его опасным. По ее данным, он не настоящий педофил. «Они хотят рекламы и пытаются спровоцировать скандал. Вот все, чего они добиваются», — говорит Ирен. Это она обратилась в суд с требованием запретить партию педофилов, но говорит, что не расстраивается из-за своего поражения. Чуть подумав, она наконец формулирует главную идею европейской демократии: свобода самовыражения — это всегда хорошо. Вот если педофилы будут выступать открыто, то общество убедится, что они «просто больные люди, которых надо лечить». Впрочем, так же говорили про гомосексуалистов. И даже про женщин без шляпок.
Это только кажется, что европейская свобода развивается безгранично, уверяет он. И приводит пример того, как она незаметно ограничивает сама себя. Все знают, что на Западе право собственности священно — по этому признаку Европа всегда противопоставляла себя коллективистскому и коммунистическому Востоку. Но не тут-то было. И у свободы собственника есть границы: работодатель не может взять и уволить работника, домовладелец — снести или перекрасить памятник архитектуры, а коллекционер картин продать свое собрание за рубеж. Точно так же, уверяет фон Штудниц, дело обстоит с другими личными свободами, даже с такой фундаментальной вещью, как свобода слова.
На самом деле «личная свобода кончается там, где она начинает отрицать свободу другого», говорит он. Получается как бы столкновение двух свобод, и вопрос о том, где проходит граница между ними, решается посредством диалога. Почему эта граница движется все время в одном направлении — все большей дозволенности, — он не знает. Как и то, что делать в таких случаях, когда столкновения свобод вовсе не происходит — как в знаменитом немецком случае каннибализма по взаимному согласию и удовольствию «гурмана» и поедаемого.
На фронтах свободы
Историк из Национального музея Дании Яспер Курт-Нильсен убеждает нас, что страна встает на путь здорового консерватизма, «пытается найти границы свободы». В этих поисках теперь самое активное участие принимает полиция. А шеф копенгагенской полиции Пер Ларссен выражается почти так же, как дипломат фон Штудниц, только проще: «К свободе у нас простой подход: пока вы не причиняете никому вреда — все ок, но, как только вы переходите границу, в нашей руке может оказаться молоток».
Лейтенант Саймон назначает нам встречу в семь часов вечера на границе копенгагенского района Христиания — анархического анклава хиппи и спившихся гренландцев в самом сердце датской столицы. Точно в назначенное время появляются три синих полицейских микроавтобуса. Полтора десятка стражей порядка, разделившись на две группы, заходят на территорию «христианитов» и начинают свою ежедневную охоту. Не проходит и десяти минут, как есть первый улов. Двух американцев застают в кафе за скручиванием папироски с марихуаной. Оказывается, что это два брата, которые провели в Копенгагене не более двух часов. Отдых после дальнего перелета закончится для них, по словам Саймона, штрафом в 300 крон ($50) и высылкой из страны с двухлетним запретом на въезд.
Теперь полицейские почти круглые сутки ведут патрулирование Пушер-стрит и прилегающей территории. Здесь им, естественно, не рады. Особенно жарко полицейским приходится рядом с домом, где живут выходцы из Гренландии. Две недели назад лейтенант Ясперс Янсен задержал здесь дилера-гренландца. За несколько сотен косяков и 300 граммов марихуаны ему предстоит провести за решеткой не больше двух месяцев. Дежурство Саймона заканчивается тем, что с трудом стоящая на ногах гренландка замахивается на полицейских бутылкой, они валят ее на землю, скручивают и отволакивают в автобус.
За этим наблюдает толпа из нескольких десятков человек, которые возмущенно орут на разных языках, но в прямое столкновение с полицией не вступают. Активней всего выступает парень по имени Брайан. Он только что лишился кустика марихуаны, который рос в клумбе среди цветов, и теперь кричит, что дворик, где он проводит большую часть своей жизни, «осиротел». Полицейские говорят, что он — один из главных дилеров, — но арестовывают его почему-то не за наркоту, а за то, что Брайан их зовет идиотами.
Сознательная анархия
«Лунная рыба» — это место, где пока еще сохранился дух старой Христиании — коммуны правдоискателей и защитников всех униженных и оскорбленных, не то что у «верхних», у которых на уме одни наркотики. «Раньше наркодилеры слушались нас, и мы могли им диктовать условия, на которых им здесь можно находиться. Теперь у каждого из нас своя война», — вздыхает старожил Ален, давший в свое время соседям из нижней Христиании прижившееся потом название «Обезьяний район». Ему 65 лет, из которых половину он провел в этом анархическом раю. Раньше он был инженером, придумывал детали для конструкторов «Лего», а теперь зарабатывает на жизнь в своей мастерской, заставленной токарными и фрезерными станками. Среди его поделок — титановые кольца с бриллиантами и золотыми вставками. Чаще всего ему заказывают кольца с тремя золотыми клепками — эмблемой Христиании, на красном флаге которой нарисованы три жирные желтые точки — символ свободы, равенства, братства.
«У нас была сознательная анархия», — говорит Ален и ностальгирует по 70-м, когда «христианиты» были достаточно сильны, чтобы устраивать веселую жизнь всей остальной Дании. Однажды на Рождество три сотни Санта-Клаусов заняли торговый центр Копенгагена и стали раздавать всем желающим подарки прямо с полок магазинов — «выражали свой протест против коммерциализации рождественских праздников». В другой раз сто «христианитов», переодевшись индейцами, ворвались на лошадях на празднование американского Дня независимости. Сейчас эти акции уже не имеют былого эффекта. В этом году «христианиты» отметили День независимости «маршем узников Гуантанамо» по центру Копенгагена.
Каждый, кто хочет заселиться, должен получить согласие двух ближайших соседей, и потом его кандидатуру рассматривают на общем собрании. Если кандидату разрешают занять пустующий дом, он сам должен его обслуживать, ремонтировать, перестраивать и т. д. Если он уезжает из Христиании, дом остается в пользовании общины и она может передать его следующему кандидату. Никаких компенсаций за вложенные труды и деньги бывший жилец не получает.
Эксперименты на маленьких
Но жители «государства свободы» собираются отстаивать свои права. Томасу Йоргенсону 22 года, он живет вместе примерно с пятнадцатью активистами в здании бывшего оружейного завода. По образованию он инженер-электрик, а по призванию — художник-инсталлятор. Его последняя работа — стеклянная стела, наполненная водой, которая закручивается в водоворот. «Воду нельзя загонять в маленькие трубы, с ней надо обращаться уважительно и позволять течь так, как она хочет», — объясняет художник смысл инсталляции. Этот принцип современных «руссоистов» Томас переносит на людей. «Нам нельзя диктовать, по каким правилам жить, а по каким нет. Нет такого понятия, как слишком много свободы. Ее бывает только мало», — говорит молодой «христианит». Для него главное — это ответственность перед своей общиной, а не перед государством.
Впрочем, в Голландии его явно не поддерживают. Ван Вестелакен, продюсер и друг национального героя Тео Ван Гога, уверен, что и Голландия, и Дания должны и дальше экспериментировать и искать новые границы для свободы. «Мы можем позволить быть настолько либеральными, насколько нам этого хочется. Мы маленькие, не то что Россия с ее Сибирью», — смеется он, сам не зная, что поддержал кремлевскую идею «разных форм демократии».
Исторический опыт
800 вольных лет
Европа добилась, кажется, всех мыслимых гражданских свобод. Но борьба продолжается
С тех пор «освободители» достигли дальних рубежей общественного устройства и сознания — право на жизнь уже не обсуждается, на повестке право на смерть: европейские страны уже начали разрешать умерщвление безнадежно больных (в том числе по требованию родственников). Что уж говорить про всякие там однополые браки. Но и это, судя по всему, еще не предел.
В эпоху Возрождения, когда «освобождение» пошло уже полным ходом, на знамя движения была поднята эстетика античных Греции и Рима. Как выразился потом Фридрих Энгельс — пусть и не вполне справедливо, — «бедра тициановой Венеры нанесли католической церкви ущерб куда больший, чем тезисы, прибитые Мартином Лютером к двери Виттенбергского собора».
Философы и писатели Возрождения вспомнили и Эпикура с его культом наслаждений, и то, что в эпоху античности любые сексуальные отношения, какими бы причудливыми они ни казались, были абсолютно декриминализированы. Ни одно из сексуальных пристрастий не могло явиться поводом для того, чтобы наказать человека, — над сексуальной ориентацией могли подтрунивать, но и только. Достаточно вспомнить, что во время триумфа Гая Юлия Цезаря его легионеры распевали: «Прячьте жен, ведем мы в город лысого развратника»; и еще того хлеще — намекая на связь своего любимца с царем Вифинии Никомедом, горланили и такое: «Цезарь галлов победил, Никомед же — Цезаря. Царь Вифинии и есть подлинный триумфатор».
В XVI в. Франсуа Рабле в «программном» романе «Гаргантюа и Пантагрюэль» описал Телемскую обитель, устав которой формулировался одной строкой: «Делай что хочешь». Однако уровня личных свобод, существовавшего в античном мире — разумеется, только для свободных граждан, — современная Европа так и не достигла. Кажется, там, за этим античным пределом, свобода становится разрушительной. Но западная цивилизация продолжает стремиться к нему, уповая на «защитные механизмы демократии».
Каждое завоевание происходит по схожему сценарию: меньшинство заявляет о своих притязаниях или требует какие-нибудь экзотические права для всех, консервативное большинство сопротивляется, а потом новая свобода незаметно становится общепринятой нормой, без которой западную цивилизацию и представить себе нельзя. И эта цивилизация начинает требовать исполнения этой нормы ото всех.
Намного дольше продлилась борьба за дарование прав настоящим иноверцам и «еретикам». Только Французская революция впервые уравняла всех граждан Первой республики в религиозных правах. Наполеон распространил нововведение по Европе. Считается, что свободы сложнее приживаются в католических странах, но это далеко не всегда так: в старой доброй Англии религиозное равенство окончательно утвердили едва ли не позже всех в Западной Европе — в середине XIX в.
Затем равных прав с мужчинами стали требовать и «сосуды греха». Эмансипация женщин тоже вызывала сначала яростные протесты не только мужчин, но и тех, за чьи права начали бороться.
Первой в Европе избирательные права для женщин ввела, как ни странно, Российская империя в 1906 г. Правда, до голосования были допущены только уроженки Великого княжества Финляндского. А вот после Первой мировой войны две республики, Советская и Веймарская, возникшие на развалинах Российской и Германской империй, решили вопрос политического равноправия полов. Относительно благополучные державы-победительницы, не пережившие краха вековых устоев, продолжали держаться за старину. Суфражистки (от suffrage — избирательное право), притихшие в годы войны, вернулись к борьбе с еще большим пылом. По обе стороны Атлантики проходили демонстрации и пикеты, участницы которых требовали сразу всего: равных с мужчинами условий труда, равной оплаты, допуска женщин в парламенты, министерские кабинеты и армии. Сексисты сдались быстро: в конце 70-х годов эмансипация (по крайней мере в части избирательных прав) победила даже в Испании и Португалии. А последний бастион мужских шовинистов, Княжество Лихтенштейн, пал всего лишь 20 лет назад, в 1986 г.
Одновременно шла борьба с «устаревшим» институтом брака, которая, кажется, на наших глазах заканчивается безоговорочной победой сторонников свободы отношений. Новое слово было сказано Кодексом Наполеона, в 1804 г. разрешившим развод по некоторым основаниям, одним из которых являлась доказанная супружеская измена. С тех пор борцы за быстрые и равноправные разводы взяли много рубежей обороны противника. Но еще вплоть до 1977 г. Гражданский кодекс ФРГ отвергал возможность развода по обоюдному согласию супругов — только по доказанному факту прелюбодеяния.
Когда запреты рухнули, во всей Европе в 80-е начался бум бракоразводных процессов, сопровождавшихся разделами имущества в соответствии с брачными контрактами. Люди так широко пользовались приобретенным равноправием, что социологи стали серьезно говорить о разрушении института семьи как такового. Сейчас в Северной Европе официальных браков намного меньше, чем различных форм браков гражданских — с совместным проживанием супругов и даже без оного. В Европе Южной все еще хуже. Люди не жаждут брачных уз, опасаясь сложностей церковного развода. А поскольку Ватикан не приветствует внебрачных детей, итальянцы, испанцы, а теперь еще и поляки рожают меньше, чем кто бы то ни было в Европе.
Война за полное освобождение еще идет. От того момента, когда все общество требует запретить «мерзость», до того, как она становится «завоеванием демократии», проходит все меньше времени. Где-то еще ведут арьергардные бои сторонники запрета абортов. А в соседних странах авангард «армии свободы» уже штурмует новые крепости морали.