Массовая гибель советских военнопленных во время войны 1919–1921 годов на глазах становится еще одним сложным вопросом в диалоге России и Польши
В декабре 1919 года, посетив станцию распределения советских военнопленных в Белостоке, на северо-востоке Польши, начальник медицинского департамента Министерства военных дел Зджислав Хордыньский-Юхнович написал главврачу Польской армии. Вот фрагмент: «Осмеливаюсь обратиться к пану генералу с описанием той страшной картины, которая встает перед глазами каждого, кто был в лагере. Неописуемая грязь и неопрятность. Перед дверями бараков груды человеческих экскрементов, которые растаптываются и разносятся по всему лагерю тысячами ног. Больные так ослаблены, что не в состоянии дойти до параши, а параши невозможно приблизить к лежакам, поскольку пол покрыт толстым слоем человеческого кала».
Следующий год обещает стать крайне важным в давно натянутых российско-польских отношениях. Будут отмечаться две годовщины: 70-летие Катыни и 90 лет советско-польской войне 1920 года, о которой и писал в своем письме генерал Хордыньский. Про Катынь всем все известно. Перед визитом в Польшу 1 сентября Владимир Путин написал статью в Gazeta Wyborcza. Статья была в целом примирительная, но Путин не стал извиняться за Катынь. Он напомнил о «трагической судьбе русских солдат, взятых в плен в ходе войны 1920 года», которые вместе с расстрелянными польскими офицерами должны стать «символами общей скорби и взаимного прощения». В польском плену тогда погибло, по разным подсчетам, от 20 000 до 100 000 советских военнопленных.
В Польше этот пассаж вызвал бурю возмущения. Поляки считают Катынь одной из величайших трагедий, а в массовой гибели военнопленных во время советско-польской войны не видят состава преступления. Но чем дальше, тем сложнее игнорировать эту тему: публикуются все новые и новые архивные свидетельства о тех событиях. Раньше это интересовало только историков. Теперь — дипломатов.
На прошлой неделе состоялось очередное заседание так называемой Российско-польской группы по сложным вопросам. Сложные вопросы — это и есть история отношений России и Польши в ХХ веке. Комиссия решила, что отмечать следует обе даты одновременно — и Катынь, и войну (несмотря на то что война началась в 1919-м, а закончилась в 1921 году). Это значит, что градус напряжения в польском общественном мнении будет неминуемо нарастать.
В российском МИДе, правда, уверяют, что никто не собирается использовать события 1920 года в политических целях. «Мы, наоборот, рассчитываем, что эти воспоминания помогут примирению и гуманитарному сотрудничеству», — заявил Newsweek высокопоставленный российский дипломат.
АНТИ-КАТЫНЬ
Письмо генерала Хордыньского и другие свидетельства о судьбах советских солдат, попавших в польский плен в 1919–1921 годах, хранятся в Центральном военном архиве Польши. Российские историки к ним обратились только в середине 1990-х. Раньше было не до этого. «В советское время невозможно было исследовать сюжеты, омрачающие дружбу между участниками Варшавского договора», — объясняет Ирина Михутина, ведущий научный сотрудник Института славяноведения РАН.
Собственно, претензии Варшавы начинаются с этого пункта: почему Москва занялась своими пленными, когда открылась правда о Катыни? Было даже обнаружено некое указание Михаила Горбачева искать документы, подтверждающие, как от Польши страдала советская сторона. В польском обиходе появился термин «Анти-Катынь».
Действительно, с тех пор, как только всплывает тема Катыни или пакта Молотова–Риббентропа, в России всегда начинают говорить о тысячах советских узников, замученных, а то и расстрелянных польским правителем Юзефом Пилсудским. Это фальсификация истории, всегда возражают поляки: на самом деле советские пленники умирали от тифа и холеры.
В конце 1990-х российское правительство выделило грант на изучение советско-польской войны. Ученые из России и Польши перерыли архивы обеих стран. Было примерно установлено число красноармейцев, погибших в польском плену: около 20 000 человек. Это не повлияло на позиции сторон: Москва продолжала настаивать, что погибло больше 100 000 человек, а Варшава отрицала наличие злого умысла. По мере того как будут появляться новые публикации, вероятно, выяснится, что правда лежит где-то посередине. Ни России, ни Польше это не выгодно. Москва не найдет доказательств массовых расстрелов красноармейцев. Варшаве придется признать, что дело тифом не ограничивается.
ДОЛЖНЫ УМЕРЕТЬ ВСЕ
В 1919 году вместе с первыми советскими военнопленными появились первые инструкции, как обращаться с ними в плену. «Все здоровые военнопленные после транспортировки тотчас должны быть подвергнуты санитарной обработке и полностью обриты — голова, пах, подмышки, усы, борода, — а обритые места обработаны керосином», — указывал циркуляр польского Министерства военных дел. Каждого вновь прибывшего полагалось в тот же день вымыть, его вещи дезинфицировать. Все здоровые должны были направляться на 14-дневный карантин. Белье следовало менять не реже чем раз в две недели. Раз в неделю предписывалось наводить порядок в бараке и дезинфицировать подстилки, матрасы, одеяла и подушки.
В теории нормы рациона военнопленных составляли ежедневно: 500 г хлеба, 150 г мяса, 700 г картофеля, 150 г овощей или муки и 100 г кофе. Больным и направленным на работы должны были давать больше еды — столько же, сколько польским рядовым. Военнопленным даже полагалось жалование: 30 пфеннигов солдатам и 50 — офицерам.
Но уже в самом начале войны оказалось, что министерские предписания не выполнялись. Положение заключенных было столь тяжелым, что в сентябре 1919 года Сейм сформировал спецкомиссию, которая должна была исследовать ситуацию в лагерях. Комиссия выявила многочисленные нарушения и постановила, что военное руководство виновно в том, «что смертность от тифа была доведена до предела».
«Из-за недостатка в нашей армии дисциплины, которая позволяла бы исполнять элементарные обязанности, сотни человек уже поплатились жизнью, еще несколько сотен вскоре умрут, — писал генерал Хордыньский. — Преступно игнорируя свои обязанности, все действовавшие в лагере органы покрыли позором имя польского солдата».
Через год, после киевской операции, и прежде всего поражения советских войск под Варшавой, когда были захвачены десятки тысяч новых военнопленных, ситуация в лагерях вышла из-под контроля. Представитель Российского Красного Креста Стефания Семполовска 19 октября 1920 года пишет из лагеря в Стшалкове: «Барак для коммунистов настолько переполнен, что стиснутые со всех сторон заключенные не в состоянии лечь и вынуждены стоять, подпирая друг друга».
«Пожалуй, самой трагичной была участь новоприбывших, которых везли в необогреваемых вагонах без соответствующей одежды, обмороженных, голодных и замученных, часто с первыми признаками разных болезней, лежащими без движения на голых досках, — писала тогда Наталья Бележиньская, сотрудник Польского Красного Креста. — После такого путешествия многие попадали в госпиталь, слабые умирали».
В январе 1921 года в рамках проходивших тогда в Риге мирных переговоров русско-украинская делегация побывала в Тухольском лагере. В своем отчете она подтверждала наблюдения генерала Хордыньского: «Заключенные размещены в нежилых зданиях. Не хватает средств для уборки, кроватей. Заключенные спят на полу, без матрасов и одеял, окна без стекол, в стенах дыры. Раненые лежат без осмотра по две недели, в ранах завелись черви, в этих условиях заключенные быстро умирают. Если принять во внимание существующий уровень смертности, то в течение пяти-шести месяцев в этом лагере должны умереть все».
В лагере в Стшалкове ежемесячная смертность в 100–200 человек была нормой. Зимой 1920–1921 годов счет шел на тысячи. В Бресте во второй половине 1919 года умирали от 60 до 100 человек ежедневно. В Тухоли в конце 1920 года умерли 400 человек за два месяца.
В течение всей войны в польское военное министерство поступали трагические отчеты — в том числе от международных организаций, таких как Красный Крест. Ситуацией в лагерях интересовались и пресса того времени, и благотворительные организации — но безрезультатно. Военное ведомство только издавало все новые инструкции и поручения. Этот ад за решеткой продолжался вплоть до польско-советского обмена военнопленных в 1921 году.
РУССКИЕ ВСЕ ТЕРПЯТ
Сегодня эти ужасы польские эксперты объясняют нехваткой средств. «Молодая Речь Посполитая ведь едва справлялась с содержанием собственных солдат. Они тоже мерзли и голодали», — говорит Евгениуш Смоляр, президент Польского центра международных отношений. Инструкции и правила содержания соответствовали международным стандартам, настаивает он, но на следование им просто не было денег. Другой распространенный аргумент — эпидемии тифа, дизентерии, холеры и «испанки», бушевавшие тогда в Европе. «Но если пленных не кормили, не лечили и содержали в варварских условиях, это не могло не обернуться высокой смертностью», — возражает историк Ирина Михутина.
Часть обнаруженных в польских архивах документов свидетельствует, говорит Михутина, что с пленниками сознательно жестоко обращались, хотя решения, возможно, принимались не на уровне правительства, а на уровне руководства отдельных лагерей. Так, осенью 1920 года комендант лагеря в Бресте сообщил пленным: «Вы, большевики, хотели отобрать у нас нашу землю, вот и получите землю. У меня нет права вас убить, но я буду вас кормить так, что подохнете сами».
Поляки возражают. Они говорят: да, это могли быть единичные случаи злоупотреблений, но не политика, которую утвердило правительство и целенаправленно воплощали в жизнь карательные органы. И в этом разница между советскими военнопленными и польскими офицерами, расстрелянными в 1940 году. «Сталин, Молотов, Ворошилов и другие члены Политбюро собственноручно подписали указ об истреблении пленных поляков 5 марта 1940 года», — напоминает Славомир Дембски, член Российско-польской группы по сложным вопросам. Ведь известна же история поручика Малиновского, коменданта лагеря в Стшалкове, которого за издевательства над большевиками отдали под суд. «Судьба красноармейцев трагична, но приказа об их уничтожении никто не отдавал», — настаивает Дембски.
В 2004 году Главная военная прокуратура России закрыла дело о Катыни с формулировкой «за смертью виновных», а постановление о закрытии дела засекретила. Из-за этого семьи родственники польских офицеров вот уже год как преследуют Россию в Европейском суде по правам человека. Российский историк Владислав Швед, автор книги «Тайны Катыни», считает, что и потомкам погибших в польском плену большевиков стоит обратиться в суд: «Даже если бы тех польских офицеров тогда не расстреляли, но обращались с ними так же, как с красноармейцами двадцатью годами ранее, их семьи все равно бы требовали компенсаций. А русские все терпят».
«Нельзя отрывать случившееся в Катыни от того, что произошло в польских лагерях, — категоричен бывший советский дипломат и партиец Валентин Фалин. — Разве наши люди не заслуживают такого же человеческого отношения, какого требуют к себе поляки?» По указанию генсека Андропова Фалин собрал материалы по Катыни из архивов ЦК, КГБ и МИДа и передал их Горбачеву, а тот — Войцеху Ярузельскому. Теперь Фалин сравнивает поляков с двуликим Янусом: «Смотрят в одну сторону и не хотят видеть другую».
В российском МИДе между тем признаются, что военнопленные времен советско-польской войны — не последний чувствительный момент в двусторонних отношениях. «Мы воспринимаем историю в более широком контексте. В Польше захоронено около 300 тысяч солдат и офицеров еще царской армии, погибших там во время Первой мировой», — напоминает дипломат.
Славомир Дембски из группы по сложным вопросам привык к такой критике из России. Он говорит, что в сборнике статей, которую совместная Российско-польская группа готовит к публикации следующей весной, на каждый исторический эпизод будут даны две точки зрения — польских членов комиссии и российских. Дембски и не надеется, что мнения будут совпадать: «Пока мы просто ищем точки соприкосновения и учимся доверять друг другу». Но в любом случае, по мере того как появляются новые документы, события 1919–1921 годов занимают в диалоге между Россией и Польшей все больше места.
В подготовке материала принимали участие Михаил Зыгарь и Елена Мухаметшина