Спор о том, что такое иконы, которые хранятся в музеях, — предметы культа или памятники культуры, — в этом году вышел на новый уровень. Уже подготовлен законопроект, по которому церковь получит в собственность или в безвозмездное пользование государственное имущество «религиозного назначения». Музейные работники выступают категорически против. Они говорят, что в церквях и храмах очень сложно создать условия для сохранения икон XIII–XV веков. У них есть примеры — икона Боголюбской Божией Матери, которую поразила плесень через несколько лет после того, как она оказалась в храме. Недавно музейные работники в открытом письме потребовали не принимать этот закон. Вслед за ними отдельное письмо написали сотрудники Русского музея — патриарху, президенту и в Общественную палату. Главный хранитель Русского музея Иван Карлов рассказал Елене Мухаметшиной, что церкви и музеям делить нечего, потому что главное — сохранить историческую память нации.
Почему нельзя передавать иконы из музея в церковь?
Моя личная позиция не отличается о той, которой придерживается все российское музейное сообщество. И я убежден, что развернувшаяся дискуссия должна носить не агрессивный, а конструктивный характер — это касается обеих сторон.
Собрание Русского музея — пример, безусловно, и показательный, и поучительный. Коллекция древнерусского искусства сложилась до 1917 года. То, как она складывалась, — прямая противоположность тому, что происходит сейчас. В конце XIX — начале XX века церковные власти, понимая, что памятники церковной истории должны храниться в музейных условиях, передавали в музей иконы и предметы богослужебного обихода как по собственной инициативе, так и по просьбам основателя музея Николая II и управляющего музеем Великого князя Георгия Михайловича. Кроме того, часть экспонатов была найдена при обстоятельствах, о которых надо тоже задуматься. Например, икону «Ангел Златые Власы» нашли в Московском кремле на колокольне Ивана Великого среди «рухляди». Когда поновлять иконы уже было невозможно, церковь отправляла их в «рухлядные кладовые». Часто именно там их позднее обнаруживали исследователи русского дореволюционного быта и передавали в музейные собрания.
Сейчас речь идет об отношении к музею как институту. Что это — временный склад, откуда в силу конъюнктурных, политических или экономических причин можно все передать в другую организацию? Или социально-культурный институт, хранилище национального достояния, научно-исследовательское учреждение, изучающее и сберегающее культурную память народа для следующих поколений?
Вы считаете, что происходит подмена понятий?
Да. Даже в том, что все время говорят: нужно «забрать иконы из музеев». Иконы не принадлежат музеям, по закону они у музеев в оперативном управлении. Собственник — государство в лице Министерства культуры. А мы должны обеспечивать надлежащие условия хранения памятников, их изучение и показ в постоянных экспозициях и на временных выставках. Иконы нуждаются в каждодневном специализированном внимании, прежде всего со стороны реставраторов. Существующая музейная система хранения и реставрации складывалась десятилетиями, и на новом месте ее невозможно наладить «с нуля».
Министр культуры Александр Авдеев сказал, что музеи должны сотрудничать с церковью, но не в ущерб музеям. Это как?
Объясню на практике Русского музея. С начала 1990-х годов в рамках действующего законодательства мы передали 238 «поздних» икон — возрастом от 100 лет и меньше — в собственность разным приходам Санкт-Петербургской епархии: эти иконы не входили в состав Музейного фонда и не представляли интереса для музейной коллекции. Также на сегодняшний день десятки произведений из фондов музея находятся на временном хранении в храмах Санкт-Петербурга. Но есть принципиальные вещи, которые ни под каким видом не могут быть изменены. Например, из музейных собраний ничего нельзя продавать. Иногда — раз в десять-пятнадцать лет — в чьей-то горячей голове зарождается идея: почему бы не продать несколько картин, если у музея нет денег? Это преступный замысел, и, слава богу, никому его осуществить не удалось.
Если можно передавать иконы церкви в пользование в рамках существующего законодательства, а церковь не собирается изымать их, зачем нужен законопроект?
В том-то и вопрос. У меня есть опыт общения с представителями тех приходов, куда мы уже передали на временное хранение экспонаты, — они несут за эти иконы полную ответственность. И поэтому относятся к ним очень трепетно, даже боязливо. Спор же идет об отдельных памятниках, имеющих не только важное культурное значение, но и особую церковную историю. Икона «Богоматерь Торопецкая» — яркий пример. В течение долгих лет Торопецкий храм просил ее у нас. Но в этом храме не было даже элементарных необходимых условий, отопление было печным. Я знаю, что настоятель храма говорит, что икона скоро отправится к ним. Но ни у нас, ни в Минкульте нет никаких решений по этому вопросу. И я уверен, что в сентябре эта икона вернется в Русский музей из того подмосковного храма, в котором она сейчас находится на временном хранении.
То есть церковь хочет забрать из музейных фондов в первую очередь самые ценные экспонаты?
Вот мы говорим «хотят забрать», но никаких списков нет. Мы лишь догадываемся, что речь пойдет об уникальных памятниках. Есть пример с «Троицей», которую не смогли увезти из Третьяковки. Есть обратный пример с иконой «Богоматерь Торопецкая». Впервые патриарх обратился в музей по поводу временной передачи иконы. И мы сочли, что это шаг к конструктивному диалогу с церковью. Мы выдали икону для временного экспонирования в церкви с соблюдением беспрецедентных правил. Икона находится в специальной (изготовленной в Австрии) климатической витрине. Любой человек может увидеть икону в режиме онлайн — такого не было никогда в музейной практике. Каждый месяц в Подмосковье выезжает группа музейных специалистов для проверки состояния сохранности памятника.
Но против главного аргумента церкви не возразишь: икона создавалась для молитвы, а не для любования.
Конечно. Но встает вопрос — сколько времени проживет эта икона в качестве сакрального предмета в церковном обиходе? Все старинные иконы больны в силу своего почтенного возраста — не из-за плохого хранения, а в результате объективных физических и химических процессов. Ведь они сделаны из невечных органических материалов. Для любого произведения искусства самое плохое — изменение условий хранения.
Но при этом вы готовы выдавать древние иконы напрокат?
Я за то, чтобы в отношении каждого памятника вести отдельный разговор между всеми заинтересованными сторонами при соблюдении одного базового принципа — гарантии безусловного обеспечения его сохранности. Как в медицине: «Не навреди». Если мы говорим о памятниках XIII–XV веков, то они все хроники и инвалиды. Как люди: одни в 40 лет развалины, другие в 80 лет подтянуты, но когда стукнет 100 — в любом случае будет туго. Оскомину набило сравнение реставраторов с врачами. Но оно очень правильное. Как у постели тяжелобольного собирается консилиум, так и тут должно быть. И все эти памятники должны находиться в комфортабельной «богадельне», за ними должен быть тщательный профессиональный уход. И, если хотите, они должны не работать, а отдыхать.
Музейные ценности нельзя пустить в богослужебный обиход. Недавно я слышал, как юрист РПЦ на вопрос, почему следует передать иконы из музеев в храмы, сказала: церковь заслужила это своей кровью. Но это пагубный путь продолжения дискуссии, так как в ответ надо назвать немалое число расстрелянных в 1930-е годы музейных работников. Вопрос ведь по сути очень простой — передадим ли мы то, что у нас есть, следующим поколениям? Или нет? Убежден, если в нашей стране каким-то необъяснимым образом не станет нефти и газа, но сохранятся музеи и библиотеки, то останется историческая память — Россия останется Россией. А вот если в стране будет изобилие нефти и газа, но не будет музеев и библиотек, то очень скоро не будет и России.
По сути то, что мы обсуждаем, это реституция?
Реституция — это возвращение того, что было изъято незаконно. Но тот, кто в 1930-м пришел в монастырь, выгнал монахов и устроил в здании коровник, пришел с мандатом какого-нибудь Совета народных депутатов. Нам надо признать ту власть абсолютно незаконной? Тогда нужно будет все возвращать всем, а не только церкви.
Кстати, в законопроекте смешано движимое и недвижимое имущество. Можно согласиться, чтобы закон разрабатывало Минсоцэкономразвития, когда речь идет о недвижимом имуществе. Но когда речь идет о движимом имуществе — памятниках культуры — главным должен быть Минкульт. Это специфическое имущество. Оно выведено законом из экономического оборота.
И как же поделить их музею и церкви?
Церкви и музею делить нечего. Меня вдохновили прозвучавшие недавно слова патриарха. Он правильно расставил акценты и подчеркнул роль музеев в годы, когда церковь была лишена возможности говорить об иконах собственным голосом. Есть много трогательных историй. Например, была церковь Спаса-на-водах в Петербурге, на территории судостроительного завода, ее уничтожили в 1930-е. Часть фресок кто-то спас, тайно привез в Русский музей и спрятал в подвале. Мы их нашли в начале 1990-х годов, отреставрировали и включили в музейный фонд.
Пока на месте церкви — часовенка, мы передали туда на временное хранение эти фрески. Как относиться к этим фрескам? Их как бы не существовало с 1934 по 1990 годы. И таких вещей в музейной практике много. В 1930–1950 годы сотрудники музеев ездили по деревням, спасали иконы из разрушенных церквей. Важно продолжать конструктивное сотрудничество с церковью.
Если закон примут и вам придется что-то передать в собственность церкви, вы будете с ней сотрудничать?
Без сомнения. Не можем же мы передать что-то и со злорадством ждать, когда иконы погибнут. Но, как я говорил, все музейные коллекции — собственность государства. Возможно, когда-нибудь к нам придет утвержденный Министерством культуры список икон для передачи в церковные учреждения. Но я оптимист и поэтому уверен, что совместными усилиями музейного сообщества и Русской православной церкви будут найдены решения, отвечающие интересам всех заинтересованных сторон, а главное — интересам не только нынешних, но и будущих поколений.