Споры о судьбе здания ЦДХ на Крымском Валу в Москве шли долго. Общественность писала письма и выходила на митинги. Чиновники и бизнесмены в ответ говорили о необходимости рационально использовать эти площади. Потом, с кризисом, накал дискуссии сошел на нет: кто будет строить теперь? И вдруг на днях Владимир Путин подписывает постановление о сносе здания ЦДХ. Писатель и телеведущий Виктор Ерофеев выступал и выступает против такого решения. В разговоре с Еленой Мухаметшиной он рассказал, что Дмитрий Медведев ему понравился, похвалил роман, написанный первым замглавы администрации Владиславом Сурковым, и вспомнил, как читал Newsweek в 1970-х.
Вам что, действительно нравится это не самое красивое здание?
Уж точно не самое! Но ведь уничтожается оно не по эстетическому принципу, а по коммерческому. И мы защищаем его не по эстетическому принципу, а с точки зрения развития культуры. В Москве очень мало культурных центров, которые имеют общемосковское и общефедеральное значение. Один из них — это ЦДХ. Можно иметь разные мнения относительно того, как выглядит этот дом периода брежневской застройки, но важно, чтобы в Москве он был сохранен как культурный центр.
То есть вы не верите, что на месте ЦДХ построят что-то достойное?
Верить можно только в Бога. А тут — что верить? Это уже будет другое здание, другая площадка, другие люди. Построят — да, а что будет в течение тех пяти лет, что будут строить? Ничего, черная культурная дыра.
Почему, на ваш взгляд, Путин все-таки велел разрушить ЦДХ, когда история вроде уже заглохла?
Видимо, есть какие-то лоббирующие структуры, которые заинтересовали премьер-министра в том, чтобы он подписал такой документ. Я убежден, что до Путина не дошли противоположные аргументы.
Или ему наплевать на мнение общественности?
Вот именно. Дело еще и в том, что общественность такая, что ей можно плюнуть в лицо. Хотя, если еще не огородили забором и не стали разрушать, то есть смысл и поговорить об этом в Общественной палате.
Путин послушает Общественную палату?
Не знаю. Я думаю, что можно подписать какое-то решение, а потом передумать. Может быть, для Путина все эти выставки не имеют никакого значения — такого, как для меня или для вас. С Путиным у меня был недолгий разговор в Париже — я говорил о том, что книги не распространяются в провинции. Он, улыбнувшись, сказал: «Напишите мне по этому поводу письмо».
Вы ведь ему уже как-то писали письмо – в защиту Владимира Сорокина. Помогло?
Тогда были сняты обвинения, не продолжился уголовный процесс. Мне говорили — и министр культуры, и люди в администрации президента, — что это возымело действие. Значит, удалось довести до президента мысль, что лучше не топить книги в кислоте. Какие-то письма доходят, какие-то нет. У нас просто столько неполадок в государстве, что откликнуться на все письма невозможно. Но лучше писать письма, чем ничего не делать. Устраивать демонстрации — не решение. Вообще уличных решений в нашей стране не бывает. Один раз было в 1917 году, и что? Должно быть понимание, а понимание рождается с ответственностью.
Вас не приглашали на встречу с Путиным?
Мне позвонили из министерства и спросили телефон [писателя] Сорокина. Потом я узнал, что Сорокина позвали. Я был почтальоном (смеется).
А с кем приятнее разговаривать – с Путиным или Медведевым?
Говорить о личных качествах Путина я не могу — разговор наш был слишком коротким. А с Медведевым у меня был более длинный разговор, когда он еще был вице-премьером. И пусть на меня обидится вся демократическая оппозиция, но Медведев мне понравился. Образованный начитанный человек с понятными для меня ценностями. Другое дело, что мы не видим, чтобы эти ценности реализовывались в нашей стране.
А о чем вы говорили?
О демократии, о книжках, об образе России. Кстати, о книжках: недавно Сурков написал книжку, все стали его ругать, а я прочитал — хороший роман. Все думают: как же это Сурков мог написать хороший роман? И вообще Медведев или Сурков — это же умные люди, с ними говорить приятно. Наверное, мы просто не понимаем, какие ужасы, происходящие в России, они видят из Кремля. Мы думаем, что у нас подъезд не ремонтируется, детский сад плохой. А они видят, что все не ремонтируется, все плохо. Я думаю, у них сильно голова болит от этого. Ситуация не такая простая, чтобы встать к ним в оппозицию и говорить, что они ничего не делают. Вот придет к власти оппозиция, и вы думаете, я поверю, что они через три недели порядок наведут? Они в другой луже застрянут.
А как же быть, например, с ЦДХ?
С ЦДХ другой вопрос. Я считаю, что власть способна на коррупцию. Можно обижаться на многие решения Кремля, но страшнее него — националисты. Я это прямо пишу в статье о Суркове (речь о рецензии на роман «Околоноля» в «Новой Газете». — Newsweek). И позицию [мыслителя Михаила] Гершензона, который считал, что мы должны быть благодарны правительственным штыкам — это он писал он в сборнике «Вехи» в 1909 году, — я в какой-то степени разделяю. Потому что правительство может быть слабым, некомпетентным в чем-то, но если придут к власти бравые ребятишки-националисты, мало не покажется.
А чем закончилась история с выдвинутыми против вас обвинениями в экстремизме в связи с романом «Энциклопедии русской души»?
История повисла в воздухе. Это полное кафкианство: проходит десять лет после выхода книги, и вдруг 19 профессоров филологического факультета МГУ, который я когда-то окончил, пишут письмо с просьбой запретить книгу. Не дело филологии заниматься такими доносами. Оттуда выковыриваются цитаты, их называют русофобскими. Но оттуда же можно наковырять и ненависть к Америке, и любовь к России. И вообще это родной университет, но вместо альма-матер получается альма-мачеха. Весной ДПНИ пыталось придраться к этой книге. Они подали заявление на меня прокурору, я ходил, писал объяснение, дело закрыли. Но, видимо, их это не удовлетворило, и они нашли союзников на факультете.
Явно идет какая-то травля со стороны ультранационалистов, или фашистов, или квасных патриотов. Но странно меня объявлять русофобом, когда я стопроцентный русский человек. Значит, я сам могу решить, что есть русофобство, а что есть русофильство. Какой я русофоб, если мой прадедушка радио выдумал, дочка Попова вышла за Менделеева, а дочка Менделеева — жена Блока. Компания-то хорошая. А у них кто? Пусть их дедушка придумает радио, а потом со мной разговаривают по поводу русского народа.
Вы можете себе представить ситуацию, что молодые писатели объединятся сейчас и выпустят альманах вроде самиздатского «МетрОполя» советского времени?
Могу. Есть огромное количество писателей, недовольных тем, что творится в стране. Они печатаются, но их не видно. А если их объединить, то это будет хорошая вещь. Я не могу их назвать по именам — я не формирую новый «МетрОполь». Когда мы его делали в свое время, то не знали, кто согласится участвовать, кто откажется. Некоторые интересные люди отказались, как Булат Окуджава. Мы с Василием Аксеновым перед его смертью думали над тем, чтобы сделать «МетрОполь» XXI века, но как-то не получилось. У каждого времени свой «МетрОполь». То, что мы тогда сделали, было важно. Мы показали, что есть свободная литература и что король голый.
Вы думаете, сейчас найдется много писателей, готовых противостоять государству?
Государственная власть у нас имеет очень плохую генетику и, видимо, от этого склонна заражаться всякой дрянью, а потому неблагополучна и несовершенна. Но эта власть, как бы мы ее ни критиковали, на порядок цивилизованнее той, что мы имели в 1970-е годы. Есть, например, «Русский Newsweek» — явление для СССР запретное. Я помню, что должен был ездить к помощнику Брежнева, чтобы читать Newsweek.