Сценарий «Морфия», что удивительно, сочинил Сергей Бодров-мл. Именно он собирался снимать фильм. Именно ему пришла в голову идея объединить в одном лице двух разных молодых булгаковских докторов. Один из них — герой «Записок юного врача», романтического романа воспитания о врачебной практике в российской глуши 1917 г., полного нетипичных для жанра натуралистических подробностей. Другой — персонаж рассказа «Морфий», незаметно и страшно севший на иглу. В итоге фильм снял Алексей Балабанов, и он выходит на экраны 27 ноября. Балабанов изменил сценарий, поменял финал, но не вписал себя в титры как соавтора сценария. По его словам, потому что структуру придумал именно Бодров, а структура дорогого стоит.
Из «Записок юного врача» в фильм включены три наиболее кошмарные новеллы: про ампутацию изуродованной ноги, трахеотомию и роды с патологией. Кроме того, в сценарий добавлены отсутствующие у Булгакова жуткие детали революции в уездной глуши: в городке наглеет неграмотная красноармейщина, по соседству с больницей крестьяне сжигают поместье своего доброго барина со всеми его обитателями. Так что к доктору-морфинисту привозят еще и обгоревшие тела все еще (о, ужас!) живых людей. Среди них (о, ужас!) и тело одной из его любовниц.
В программке Каннского фестиваля принято помечать звездочкой фильмы, которые нежелательны для людей, страдающих сердечными заболеваниями или нервными расстройствами. «Морфий», попади он в Канн, несомненно, удостоился бы подобной звездочки. Ведь во время предварительного просмотра малодушничала даже закаленная московская пресса. Когда с экрана раздалось фельдшерское предложение (кстати, булгаковское — из «Записок»): «Может, не будем трогать вторую (отрезать пациентке вторую изувеченную ногу)?» — из зала слабым голосом ответили: «Давайте не будем!». Это вызвало нервный хохот. Конечно, и на этот раз, как это было после балабановских «Жмурок» и особенно «Груза 200», обсуждать будут только шокирующие детали.
Специально ли Балабанов эпатирует публику? Полагаю, да. В принципе эпатаж, провокация — нормальная черта современного искусства, особенно той его разновидности, которую именуют «артом», то есть галерейного и выставочного промысла. Но в случае Балабанова речь, похоже, можно вести о таком понятии, как строгий расчет.
С одной стороны, вроде бы нерасчетливо вставлять в фильм эпизоды, которые сразу отсекут от него массовую публику. С другой — нестандартность сразу дает понять, что это фильм для избранных, для киноманов, которых тоже немало. Причем заранее ясно, что именно шокирующие эпизоды резко расколют киноманов на восторженных сторонников и яростных недоброжелателей. Такой раскол, если организовать его умело, всегда коммерчески выгоден. Умением раскалывать аудиторию отличаются многие большие мастера как поп-, так и высокой культуры: от Мадонны до Ларса фон Триера. На кинофоруме www.runewsweek.ru ни один фильм не обсуждали так активно и с таким накалом, как «Груз 200».
Но трудно избавиться и от ощущения, что Балабанову попросту нравятся шокирующие эпизоды — кровавые либо сексуальные. Доля уродства, пусть эстетского, легкого извращения есть почти во всех его картинах. В результате в связи с фильмами Балабанова стали употреблять термин «декаданс» — еще и потому, что действие некоторых из них, включая «Морфий», развивается в начале XX века. Но Балабанов — автор, которого трудно загнать в рамки строгих определений. Декаданс предполагает позерство, самолюбование, красивую смерть на миру и самораспад на глазах у всех. Герой же балабановского «Морфия», напротив, стыдится своего порока, стремится его скрыть. А сам Балабанов сторонится всякой публичности, почти не дает интервью. Если появляется в телекадре — в репортажах, например, с Венецианского фестиваля, — то взлохмаченным, в тельняшке, и видно, что ему действительно на всех наплевать. А если и дает интервью, то отвечает на длинные умные вопросы короткими ершистыми фразами, и не поймешь, то ли отвечает всерьез, то ли — чтобы отстали и исчезли.
За разговорами про ужас-ужас-ужас «Морфия» может потеряться главное. А главное в том, что Балабанов делает кино, которое мало кто способен сделать. Обратите внимание на вещественную среду «Морфия»: все старинные медицинские книги — подлинные. Все медицинские приборы, ванны и ванночки, шкафы и стулья, занавески — все настоящее. Обратите внимание на второстепенных персонажей, всех этих приходящих в больницу крестьянских баб и бабок, матросню на революционных улицах. Никто из них не выглядит ряженым. Обратите внимание на музыку из фильма — даже не на романсы, звучащие из патефона, а на сопровождающее фильм таперское пианино — одно оно сразу создает ощущение, будто мы провалились во времени, в настоящий 1917-й.
О режиссерском уровне Балабанова говорит уже тот факт, что актеры слетаются к нему как бабочки на свет. Хотя, судя по рассказам, работать у него — физическое и психологическое испытание. После съемок «Войны» Бодров-мл. вернулся в Москву выжатым как лимон. Актеры чуть не погибли, когда они сплавлялись на плоту по горной реке. Что пережила тогда во время съемок Дапкунайте и на что решилась в фильме как актриса — история отдельная. Но вспоминает она об этом со смехом и в «Морфии» опять согласилась на эпизоды, потребовавшие истинной отваги.
В конечном счете причина актерской тяги к Балабанову, наверное, в том, что он делает умное кино. «Морфий» нечаянно перекликается с только что вышедшим «Бумажным солдатом» — он о начале конца интеллигенции в России. Ясно, что герои фильма погибнут не сегодня, так завтра, не от морфия, так от красноармейской пули. Не знаю, можно ли говорить о том, что Балабанов целенаправленно осуществляет проект «Россия — СССР — Россия сегодня», но «Морфий» — фильм о том, откуда пошло все то, что происходит и сейчас.
Кроме того, это фильм о жестоком окружающем мире, который способен сломать даже человека сильного. Просто очень молодого и еще не готового к тем испытаниям, к той зимней тьме, к той революционной бредятине, к тем кошмарам врачебной практики, которые на него свалились. Тут мы опять возвращаемся к теме шокирующих эпизодов, чтобы сказать: а ведь сюжетно они оправданы! Если доктор видел весь этот кошмар своими глазами, то и мы должны его увидеть, чтобы понять, почему с доктором произошло то, что произошло. В конце концов, все эти кошмары взяты у Булгакова. А еще известно, что молодой доктор Булгаков, оказавшись в реальной ситуации юного врача, тоже не выдержал: рассказ «Морфий» — отчасти автобиографический.
Ну а толковать фильм по частностям — так просто удовольствие. Обратите внимание, где последние три раза колется главный герой: на чьей-то могиле, в церкви и в кинозале во время просмотра.
2018-04-08