Теодор Курентзис возглавил жюри первого в истории онлайн-конкурса композиторов, который будет проходить на YouTube.com с 1 апреля по 20 августа. Главный дирижер Новосибирского театра оперы и балета много и успешно сотрудничает с ведущими мировыми и российскими театрами, в том числе с Большим. Он настаивает, что академическая музыка не должна быть мавзолеем, а должна быть живой и современной. Грек по национальности, Курентзис рассказал Елене Мухаметшиной, что русская душа — не миф, что он против определения «модный дирижер» и что очень надеется на провинцию.
Неужели в России настолько не хватает профессионалов, пишущих академическую музыку, что приходится собирать любителей по интернету?
В филармонических залах Москвы и Санкт-Петербурга современную академическую музыку практически невозможно услышать, нет ее и в репертуарах оркестров. Она есть только на фестивалях. Руководители филармоний думают, что должны делать то, на что будет ходить народ. А народ хочет музыкальных консервов, то, что он знает: «Лебединое озеро» например. Народ же не знает Загния или Филановского. Но современная музыка нужна — представьте, что есть только Третьяковка и нет музеев современного искусства. Иначе искусство превратится в мавзолей. Поэтому мы в Новосибирске каждый месяц устраиваем первое исполнение произведений. Мы играем такие вещи, которые не снились Москве. К нам приезжают, чтобы их послушать, со всей России.
То есть провинция в чем-то и опережает столицу?
Я считаю, что вся надежда на провинцию. В России есть как минимум четыре города, на которые я делал бы ставки, если бы был президентом — Новосибирск, Екатеринбург, Пермь и Нижний Новгород. В Германии есть город Вупперталь, его никто раньше не знал, он был как Химки, но там появилась Пина Бауш, и на город сделали ставку. В провинции есть потрясающие таланты, и народ готов их слушать. В Новосибирске есть Академгородок — ученые-физики оттуда ходят на концерты с партитурой. В Москве и Петербурге ловить нечего: мало возможностей что-то изменить. Основной двигатель искусства — мечта, вера в чудеса. Необходима определенная наивность, чтобы воспринять новое.
Вы за этой наивностью поехали в Новосибирск?
Большие города — это большие супермаркеты, где люди перенасыщаются и перестают ценить настоящее. В очень маленьких городах свои проблемы — нет музыкальных институций и образования. Новосибирск для меня — лучшее место, и я его не покидаю, хотя у меня море предложений. Представляете, в какой город-сад превратился бы Новосибирск, если бы там создали «силиконовую долину» современного искусства. Чтобы провинциальное телевидение стало эстетским, как каналы Mezzo или Arte, чтобы местные газеты делали грамотные искусствоведы. А то один певец дал интервью новосибирской газете. У него спрашивают: «Как “Ла Скала”?» Он отвечает: «Прекрасно, голос звучал там очень хорошо. Сказали, что нужно в “Метрополитен” петь». Журналист написал: «У него голос хорош для метро».
И вы работаете над тем, чтобы в России перестали путать «Метрополитен-опера» с метро?
Я понимаю, что если бы в 1970-е вместо вульгарной эстрады по телевидению показывали «вульгарный» Sex Pistols или Joy Division, то сейчас люди смотрели бы фильмы Вендерса и Фассбиндера. Если бы их дети смотрели не MTV и порноканалы, а клипы Portishead, Goldfrapp или хоть Radiohead — были бы другие результаты. Но если люди не пробовали ничего, кроме дерьма, это не значит, что их нужно кормить только им. К хорошему надо привыкнуть, вкус надо воспитывать.
С помощью YouTube?
Если YouTube поможет — почему нет. Я не изображаю радикального парня, мне интересен результат. Я считаю, что у России самый большой потенциал. Но людям нужен толчок. Я против конкурсов, но это единственный выход из положения. В Берлине дают гранты композиторам разных национальностей, чтобы они жили в этом городе просто потому, что украсят его собой. Из российских композиторов по таким грантам жили Игорь Стравинский, Гия Канчели, Арво Пярт, Валентин Сильвестров, Александр Кнайфель, а в прошлом году жил Дмитрий Курляндский. Музыку последнего здесь вообще никто не исполнял — настолько она радикальная.
Так главная проблема в чем – в недопонимании или в том, что мало достойных произведений?
У меня новых сочинений — две полки на следующий сезон! Мне написали шесть опер, и я буду их ставить. Это все делается на личном энтузиазме. И не надо загонять современную академическую музыку в гетто. Почему нельзя исполнять в одном концерте Мусоргского и «его внука» — Федора Софронова. Но сейчас ведь и более известные композиторы мало исполняются: где, например, можно услышать Десятникова? Только балет «Русские сезоны», или если оркестр Гидона Кремера играет, или мы в Новосибирске.
Но на «Воццека» в Большой театр люди пошли.
Это был огромный риск для театра. Были те, кто говорил: «Верните нам классику!» Хотя в Европе «Воццек» — классика. И за этот успех огромная благодарность [гендиректору Большого театра Анатолию] Иксанову, который мог вместо «Воццека» делать «Травиату» и спать спокойно. Он мог пригласить корифеев на такие постановки, которые любят в Ковент-Гардене. Но он приглашает режиссера Дмитрия Чернякова. Это большая честь.
Для Большого театра вы не слишком радикальны?
Вам судить. Я не вижу себя там, где висят портреты дирижеров Большого театра. Может, я когда-нибудь тоже стану таким. Я не считаю, что Большой театр — это пуританское заведение. Это театр оперы и балета, а таким театрам нужно качество. Там должны работать люди, которые могут его обеспечить. Чтобы говорили, что Большой театр называется так не из-за размеров, а из-за того, что он делает. В Москве есть интересная молодежь. Она и в оперу ходит. Чтобы привлечь ее еще больше, нужно делать качественную продукцию, которая отражает тенденции в современном театре. А я свое дело делаю хорошо.
Молодежь разве интересуется оперой?
Я на «Винзаводе» делал радикальные оперные проекты, и приходило множество молодых ребят. По-настоящему оперой интересуется как раз молодежь. Старшее поколение интересуется тем, взяла ли певица верхнюю ноту. Для них опера — это спорт. Вообще большинство проектов в области современного искусства надо делать для молодежи.
А вам не кажется, что они ходят не на оперу, а на вас как на модного персонажа?
Я читал о себе — «модный дирижер». Я с этим не согласен. Мода — это когда все носят одинаковую одежду. Вы надели черную майку, он надел, она тоже. Я это увидел и решил тоже надеть черную майку. А здесь другое. Я здесь, чтобы хорошо делать свою работу, чтобы бабуля, которая платит за билет, услышала Густава Малера в качественном исполнении. Я не думаю, что кто-то ходит на мои концерты, потому что я оказался в колонках светских новостей гламурных журналов.
Успех необязательно должен быть мейнстримом. Мейнстрим — это золотые глотки во Дворце съездов: Хосе Каррерас поет «военные песни Гондураса». Это люди, которые улыбаются с газет и журналов, чтобы показать, какие они успешные. Они как бы говорят: «Приходите к нам на концерт — будете такими же счастливыми». А я не счастливый и хочу делать людей, которые приходят на мои концерты, несчастными. Я делаю искусство не для очарованных дам, а для разочарованных господ.
Вы оцениваете музыку в России как иностранец или уже как русский?
Как местный — я прожил уже чуть ли не половину своей жизни в России. Это страна, где могут происходить чудеса. Я недавно с Национальным оркестром Бельгии делал «Манфреда» Чайковского. В оркестре были русские. Я сделал какое-то замечание и понял, что они чувствуют по-другому. Это что-то очень странное: русская душа есть, это не сказка. В этой стране может такое быть! Только нужны правильные люди в правильных местах. Есть гениальные люди, которых мы теряем, — они едут в Европу за грантами. А нужно, чтобы они жили здесь: в Москве, в Орле, в Норильске. Этим людям нужно дать власть в культуре. Я могу назвать десятки имен выдающихся людей, которые могут изменить страну.
Кто же это?
Дмитрий Черняков — режиссер, который не возглавляет ни один театр. Анатолий Васильев — он доступный человек, с ним можно договориться, хотя я думал, что он где-то в небесах. Дмитрий Курляндский, который несет флаг современной композиции. Антон Батагов, выдающийся пианист. Еще один — Алексей Любимов. Дирижеры Федор Леднев и Петр Белякин. Алексей Парин, президент Московского оперного клуба, человек со вкусом, его все знают в Европе. Леонид Десятников, которому дали возможность возглавить Большой театр. Это событие года. Борис Игнатов, кастинг-директор в Антверпене. Его нужно сделать интендантом какого-нибудь русского оперного театра. Ему 26 лет, он говорит на восьми языках, знает всю оперу. Он был правой рукой Жерара Мортье в Opera Bastille.
Он поехал бы в российскую провинцию?
Конечно! Другое дело, что ему никто не даст ничего возглавить.