Экономика, не связанная с экспортной трубой, продолжает падать, и правительство не собирается помогать ей
Дума не забыла про «Чистую воду». Это программа, которую активно лоббирует спикер Борис Грызлов и которая должна до 2020 года решить все проблемы с водой в России. Цена — 15 триллионов рублей. Это больше чем полтора бюджета. В проекте бюджета, принятом Думой в минувшую среду во втором чтении, этому утопическому проекту места не нашлось, но депутаты не унывают. Они указали в специальном постановлении, что если нефть в следующем году будет стоить дороже $58 за баррель, ожидаемых Минфином, деньги на «Чистую воду» надо будет найти. Депутаты излучают оптимизм. Они считают, что дела идут хорошо.
Возможно, они ошибаются. В начале прошлой недели Министерство экономического развития сообщило, что начавшийся летом промышленный рост прекратился: производство по сравнению с сентябрем с учетом сезонности потеряло 1%. Это падение хотелось бы списать на статистическую погрешность, но не все так просто.
Случилась странная вещь: нефть в октябре дорожала, а производство падало. Сразу стало видно, что промышленность состоит из двух частей и жизнь у них разная. На фоне разговоров о модернизации выживают простейшие. Неплохо у экспортеров — в октябре добыча полезных ископаемых выросла на 2,9%, — а вот ориентированные на внутренний спрос отрасли, по выражению замминистра экономического развития Андрея Клепача, просели на 4,3%.
Производителям тракторов, турбин и цемента по-прежнему некому продавать свои товары. «Мы на самом деле так и не выбрались из рецессии», — указывает вице-президент Российского союза промышленников и предпринимателей (РСПП) Александр Мурычев. Минэкономразвития предупреждало, что выход из кризиса не будет гладким и на пути возможны остановки. Но одно дело предупреждать, а другое — столкнуться на практике. Теперь министрам станет сложнее докладывать президенту и премьеру, что Россия выздоравливает. Экономика России все больше напоминает автомобиль со сгоревшим сцеплением: под гору — пока растут цены на сырье — катится, а сам не едет.
НЕ ВЕРЯТ В СПРОС
Основная проблема все та же — внутренний спрос. Из-за этого производство болтается на дне. И просвета не видно. Рассчитывать на щедрость потребителей не стоит, предупреждает ведущий экономист Центра развития Валерий Миронов. Падение доходов граждан еще не завершилось. Выручка в российском бизнесе, указывает Миронов, упала в среднем на 15%, а фонд оплаты труда — только на 5%. В России отложенная безработица, говорят предприниматели: правительство не давало им сокращать людей во время кризиса, но делать это все равно придется.
Несмотря на грозные призывы премьера Путина, банки по-прежнему не торопятся кредитовать бизнес. Владимир Путин даже главных госбанкиров в отпуск не пускал, но это помогло лишь ограниченному кругу крупных компаний. «Если у вас есть госзаказ, вы еще можете рассчитывать [на кредит], а остальным денег не видать», — считает глава экспертного совета «Деловой России» Антон Данилов-Данильян. Но и госзаказ не всегда спасает. «Кредит для нас закрыт. Предложенные правительством меры вроде субсидирования процентной ставки или гарантий не работают», — признается глава одной из крупных компаний оборонной отрасли. Банки тормозят с кредитами по той же причине — не верят в спрос.
Центробанк уже восемь раз в этом году снижал ставку рефинансирования, довел ее до 9,5%, а на этой неделе может снова объявить о снижении. Но в ЦБ признают, что на кредитование реального сектора эта политика пока не повлияла. Первый зампред Центробанка Алексей Улюкаев говорит, что объем выданных кредитов если и вырос в октябре, то «в пределах статистической погрешности». Банки ориентируются не столько на ЦБ, сколько на состояние потенциальных заемщиков. Если компания уже год в кризисе и не может восстановить продажи, то велик шанс, что и кредит она не вернет. Получается замкнутый круг.
Конечно, через год-полтора, если цена на нефть будет держаться на стабильно высоком уровне, доходы у людей вырастут, вернется видимость благополучия, а вместе с ней уверенность в себе, и люди снова начнут тратить и покупать. Тогда банки станут добрее, но кредитовать уже будет особо некого — игроков в реальном секторе поубавится. С одной стороны, это хорошо: банкротство неэффективных компаний — это позитивный фактор для рынка. Но практика показывает, что таким как раз и помогут. Правительство предпочитает проводить отдельные операции спасения, хотя могло бы улучшить условия для всех.
Часть производителей выступает за девальвацию. Слабый рубль делает отечественный товар дешевле импортного и помогает отвоевать рынок. Но сейчас это слишком сильное лекарство. Полезная девальвация осталась в прошлом веке. Российские компании, причем не только крупные, обременены валютными долгами, которые от падения курса рубля станут только дороже. Да и импорт — это не только ширпотреб, но и комплектующие и оборудование. Без них никакую модернизацию не проведешь.
Впрочем, девальвация в любом случае не грозит. Из-за дорогой нефти рубль укрепляется, и Центральный банк может только сдерживать этот процесс. Это максимум, что можно сделать для производителей с помощью курса. «Дальше укреплять нельзя», — уверен Данилов-Данильян.
На самом деле у правительства не так много возможностей. Рецепты предлагает сам бизнес. В разгар кризиса Высшая школа экономики провела опрос менеджеров 752 компаний всех основных отраслей. Трое из четверых говорили, что ждут от правительства снижения налогов. Об этом уже можно не мечтать: налоговая нагрузка, наоборот, вырастет. Президент Медведев хотя и пообещал инновационным компаниям переходный период с повышением платежей в социальные фонды, критерии отбора пока не сформулировал, так что непонятно, кому повезет.
ТАРИФНАЯ СЕТКА
У правительства есть другой инструмент, и его оно тоже вряд ли использует. 53% опрошенных ВШЭ требовали заморозить тарифы естественных монополий. Хотя бы на год. Эта идея тоже заставляет вспомнить о прошлом кризисе — в 1999 году рост в промышленности начался, в частности, потому, что кабинет Евгения Примакова запретил повышать цены на услуги «Газпрома», РАО ЕЭС и железнодорожников. Из-за скачка инфляции тарифы фактически стали ниже. Производителям стало комфортнее. «После этого повышение монопольных тарифов с опережением инфляции было оправданным, — говорит научный руководитель ВШЭ Евгений Ясин. — Нужно было выравнивать цены».
Заморозить тарифы сегодня было бы вполне осмысленной мерой, считает Ясин. Это помогло бы промышленникам не только напрямую, но и косвенно — через снижение инфляции, которое ведет и к снижению кредитных ставок. Но правительство в лучшем случае готово на полумеры. Например, прошлым летом «Газпрому» разрешили повысить в этом году тарифы на 19,6%, а в этом году, с кризисом, опустили планку до 15,6%. В следующем году энергетики смогут повысить тарифы на 5%, грузовые перевозки РЖД подорожают на 9,4%, а газ — опять на 15%.
Монополии хотели большего. У них есть мощный аргумент — им нужно финансировать инвестиционные программы. «Газпрому» надо вести разведку новых месторождений, РЖД — обновлять парк локомотивов. Но вице-президент РСПП Александр Мурычев указывает, что государство могло бы помочь своим компаниям и напрямую — из бюджета.
Вместо того чтобы вводить новый налог на бизнес в виде повышенных тарифов, можно потратить часть уже собранных. Например, в бюджете 2010 года предусмотрен взнос государства в уставный капитал РЖД почти в 60 млрд рублей — деньги пойдут на строительство олимпийских железных дорог вокруг Сочи. Правда, у монополий есть программы не на десятки, а на сотни миллиардов рублей. Таких денег у государства может и не найтись, и тогда монополиям придется отсеивать не самые нужные проекты. Почему бы не сэкономить, тем более если ситуация по-прежнему тяжелая?
Экономить монополии не хотят. В конце октября правление «Газпрома» обсуждало планы на 2011 год. Компания уже пытается убедить правительство, что с этого момента поставки на внутренний рынок должны вестись по мировым ценам, лишь с вычетом расходов на транспортировку газа. На сегодняшний день это вполне реальный сценарий. Тарифы на газ, электроэнергию и перевозки продолжат расти, а российская экономика будет восстанавливаться медленнее, чем могла бы.