Иранский ГУЛАГ глазами очевидца. Журналист Newsweek рассказывает о четырех месяцах, проведенных в тегеранской тюрьме Эвин
Этим летом гражданин Канады и репортер Newsweek Мазиар Бахари приехал в родной Тегеран, чтобы освещать президентские выборы. Они закончились победой действующего президента Махмуда Ахмадинежада и жестоким подавлением массовых протестов. Были арестованы сотни политиков, журналистов, студентов и случайных людей. Мазиар Бахари оказался одним из них. Но ему повезло — недавно под давлением мирового сообщества Бахари был освобожден. Оставшиеся в большинстве своем продолжают переживать то, о чем он рассказывает ниже. Некоторые были приговорены к смерти.
Тюрьма Эвин, 21 июня 2009 года (около 10 утра)
Следователь усадил меня на деревянный стул. Мне приказали смотреть вниз, хотя глаза у меня и так были завязаны: «Никогда не поднимай глаз, мистер Бахари. Пока ты здесь — а мы не знаем, как долго ты здесь пробудешь, — никогда не поднимай глаз». Все, что я мог видеть из-под повязки, были черные кожаные туфли следователя. Мне они не нравились.
— Мистер Бахари, ты агент иностранных разведок, — начал он. Я успел рассмотреть моего следователя во время ареста. Но я узнал бы его сейчас по одному лишь голосу, дыханию и одеколону — такой одеколон используют те, кто редко моется, зато по несколько раз в день благочестиво омывается перед молитвой.
— Могу ли я узнать, каких именно? — пробормотал я.
— ЦРУ, МИ-6, «Моссад» и Newsweek, — он перечислял названия одно за другим, тихо, но уверенно.
Улица Вали-Аср, 21 июня 2009 года (около 8 утра)
Все началось с того, что мама очень мягко меня разбудила: «Дорогой, здесь четыре человека из… прокуратуры? Не знаю откуда. Они говорят, что должны забрать тебя». Она была спокойна, голос не дрожал. Моего отца несколько раз арестовывали в 1950-х за борьбу против шахского режима. Она знала, что говорить в таких случаях.
Эти люди были по-своему корректны. Войдя в дом, они сняли обувь, затем, обыскивая мою комнату, отказались от предложенного матерью чая. Ароматный господин явно был главным. Войдя в комнату, он смерил меня взглядом. Из-под его пиджака виднелся револьвер, но взгляд был его главным оружием. Похоже, он собирался буравить меня глазами, пока я не тресну.
— Добро пожаловать в Абу-Грейб, Гуантанамо или что там еще вы, американцы, понастроили», — приветствовал меня охранник тюрьмы, когда мы прибыли на место.
Моя камера два на два метра очень напоминала могилу. Из надписей, выцарапанных на стене, три были крупнее других: «Господи, помилуй меня», «Господи, я раскаиваюсь» и «Господи, пожалуйста, помоги».
Тюрьма Эвин, 22 июня 2009 года (около 4 утра)
Я услышал, как ароматный господин зевнул, входя в комнату для допросов. Он жевал соленый огурец и любезно предложил мне кусочек. Я отказался, и это, кажется, поразило его: «Неужели ты думаешь, что мы, следователи, не моем рук?» О’кей, сказал я, давайте.
Он хотел, чтобы я рассказал про обед, на котором я был вместе с девятью другими журналистами в доме моего друга в Тегеране за несколько недель до выборов. «Ты обвиняешься в том, что входил в американскую агентурную группу, включающую тех, кто был на том обеде», — сказал он, словно резюмируя свою обвинительную речь перед судом.
— Это был просто обед, — пробормотал я.
— Да, очень американский обед. Такой мог бы происходить в… Нью-Джерси или где-нибудь еще в этом роде.
Ассоциация была до нелепости странной. Почему именно Нью-Джерси?
— Ты ведь бывал в Нью-Джерси, не правда ли, мистер Бахари? — казалось, эта мысль приводит его в бешенство, а я вдруг почувствовал, что он сам втайне мечтает рвануть в Нью-Джерси.
Тюрьма Эвин, 26 июня 2009 года (после вечерней молитвы)
— Ну, хватит, — сказал ароматный господин. — У нас есть для тебя очень интересная видеозапись. Это сделает тебя посговорчивей.
Я увидел из-под повязки, как засветился монитор ноутбука, а потом услышал голос Джона Стюарта из The Daily Show.
Среди сотен журналистов, которых пустили в Иран освещать выборы, был Джон Стюарт — «корреспондент» собственной сатирической программы. Он брал у меня интервью в тегеранском кафе, разыгрывая тупого америкоса. Джон был одет как персонаж из фильма категории «Б» про ближневосточных наемников — клетчатая арафатка на шее и темные очки. «Интервью» было очень кратким. Джон спросил меня, почему Иран — зло. Я ответил, что это не так. И добавил, что на самом деле у Ирана и Америки много общих врагов и общих интересов.
— Почему этот американец одет как шпион, мистер Бахари?
— Он притворяется шпионом. Это комедийное шоу, — ответил я.
— Говори правду! — заорал ароматный господин. — Что смешного в том, чтобы сидеть в кафе в арафатке и темных очках?
— Это просто шутка. Это несерьезно. Пожалуй, это глупо, — я начинал терять терпение. — Надеюсь, вы не думаете, что он настоящий шпион?
— По-твоему, это очень смешно — говорить, что у Ирана и Америки много общего? — спросил ароматный господин. Было видно, что он тоже начал терять терпение. Он схватил меня за ухо и начал выкручивать его, как будто выжимая лимон. Потом он прошептал: «Это тебе не поможет. В этой тюрьме сгнила куча народу. Ты можешь стать одним из них».
Тюрьма Эвин, 29 июня 2009 года (после полудня)
«Шутки кончились!» — сказал ароматный господин. Внезапно комната наполнилась шумными приветствиями. Все рвались поздороваться с человеком, которого они называли Хадж-Ага. Кто-то взял меня за руку и вложил ее в руку Хадж-Аги.
«Салам, мистер Бахари, — сказал тот. — Знаете ли вы, почему вы здесь?» Его голос казался знакомым, словно это кто-то из известных пропагандистов режима, выступления которых крутят по иранскому ТВ. Он явно не хотел, чтобы его узнали, и велел мне не открывать глаз.
«Мистер Бахари, вы подозреваетесь в шпионаже, — произнес он. — Вы контактировали с целым рядом известных нам шпионов». Он назвал нескольких моих друзей, главным образом иранских художников и интеллектуалов, живущих в изгнании. Хадж-Ага сказал, что меня отвезут в отдел по борьбе со шпионажем, а там будут допрашивать по 15 часов в сутки и подвергнут «всевозможным методикам», пока я не заговорю. Расследование займет «от четырех до шести лет». В конечном счете меня могут приговорить к смерти.
Хадж-Ага говорил о смерти, как будто речь шла о чашечке чая. И действительно, вскоре сказал: «Не желаете ли чашечку чая?»
— Спасибо, — только и смог выговорить я.
Меня обвинили в «тайной координации освещения иранских выборов сотрудниками западных СМИ». И я должен был покаяться. На следующее утро меня привели в кабинет Хадж-Аги. Камеры были закреплены на штативах. Ароматный господин уселся за занавеской и диктовал вопросы репортерам из государственных СМИ. Я должен был рассказать, что бархатная революция была организована иностранцами и коррумпированными чиновниками при поддержке западных СМИ — и что только мудрость и необыкновенная щедрость Высшего руководителя расстроила эти попытки.
Я старался отвечать насколько возможно туманно. Позже источник в иранских спецслужбах назвал мой монолог «практикумом по ничегонеговорению».
Тюрьма Эвин, 4 июля 2009 года (спустя несколько часов после дневной молитвы)
После признания Хадж-Ага пообещал, что меня скоро отпустят. Но в следующий раз, когда я увидел ароматного господина, он закрыл за собой дверь в комнату для допросов и впервые стал избивать меня.
— Я думал, мы обо всем договорились, сэр, — произнес я, пытаясь защититься от ударов.
— Убери руки, ты, мелкий шпион! — кричал он. — Договорились? О чем мы можем договариваться со шпионами вроде тебя?
Избиения не прекращались до сентября. «Мне правда жаль, Мази, но твои дни сочтены», — говорил мне ароматный господин. Он пообещал мне, что скоро я буду стоять на стуле с петлей на шее и он лично выбьет из-под меня стул. Заранее мне не скажут о дате моей казни. Но будет это наверняка после утренней молитвы, часа в четыре утра.
Как-то вечером, примерно за месяц до начала священного месяца Рамадан, у него зазвонил мобильник. Это была ароматная госпожа. «Привет, милая, — сказал он. — Как ты?» Он взял меня за ухо и начал выкручивать его: «Да это очень мило, правда? Хорошо, что твоей маме тоже понравилось. Как она, кстати? Ну, милая, он же врач, он знает, о чем говорит…» «Подожди секунду… — он наотмашь ударил меня по лицу. — Нет, не знаю, как долго провожусь сегодня. Наверное, здесь и заночую».
Революционный суд, 1 августа 2009 года (перед полуднем)
Я сел в машину с завязанными глазами, не зная, куда меня везут. «Мази, ты можешь очень помочь сегодня себе и своей стране, — говорил мне ароматный господин на одном из предрассветных допросов, которые начались с тех пор, как он стал пугать меня виселицей. — Ты же хочешь выйти на свободу, правда?»
— Да, — сказал я.
— Все, что от тебя требуется, — это повторить на пресс-конференции то, чему научил тебя Хадж-Ага, — он хлестал меня по ногам, пока они не заныли. — Но на этот раз нам нужны имена. Не будет имен — отправишься в петлю. Понял?
В то утро, сидя в суде в ожидании пресс-конференции, я не знал, что в одной из комнат по соседству больше сотни заключенных — в том числе руководители реформистского движения и бывшие министры. Моя очередь была после завтрака. Мы ели куриный кебаб и пили дух — кисломолочный напиток с пряностями. Ароматный господин отдал мне свою порцию. «Имена, Мази, имена!» — напомнил он мне.
Но я не назвал имен. Конечно, я знал некоторых политиканов-реформистов — их знает любой, кто занимается журналистикой в Иране. Я понимал, что ароматный господин хочет связать их с моими «западными хозяевами». Я знал, что меня ждет в Эвине. В комнате для допросов ароматный господин бил меня молча. Да и разве нужно было что-то объяснять?
Тюрьма Эвин, август 2009 года
День за днем, час за часом тянулись бесконечные допросы. Что я знал о связях этих иностранных журналистов с их организациями и властями? Что такой-то думал о положении дел в Иране? А если это были женщины — спал ли я с ними?
Последняя тема несколько недель не давала ароматному господину покоя. Один раз он спросил меня, откуда я знаю одну из моих знакомых.
— Мы познакомились на вечеринке.
— На секс-вечеринке?
Это был неожиданный поворот.
— Я не знаю, что такое секс-вечеринка, — сопротивлялся я. — Никогда на таких не был.
— Ну да, конечно, рассказывай! — недоверчиво возразил мой экзекутор. — Только не рассказывай, будто на Елисейских полях нельзя взять за руку первую попавшуюся женщину и переспать с ней.
Этот бред изматывал. Дважды я всерьез подумывал о самоубийстве — хотел разбить очки и осколками перерезать себе вены. Подсчитывал, сколько нужно времени, чтобы истечь кровью.
Тюрьма Эвин, 17 сентября 2009 года (около 9 утра)
— Очень странно, что до сих пор никто о тебе не вспомнил, — сказал мне однажды ароматный господин. — Разве у тебя нет друзей или родственников?
Самый страшный кошмар заключенного — что его забудут. Но вот одним сентябрьским утром самый дружелюбный из охранников — мы обменивались с ним похабными шуточками — открыл дверь моей камеры и сказал: «Мистер Хиллари Клинтон, можешь пойти принять свежего воздуха».
«Почему Хиллари Клинтон?» — спросил я. «Вчера вечером она говорила о тебе», — ответил он, имея в виду слова, сказанные госсекретарем США на встрече со своим канадским коллегой. Мне хотелось что было силы обнять охранника.
В сентябре я стал замечать, что на моих тюремщиков давят. Сначала мне разрешили позвонить матери, потом разделить с ней ритуальную трапезу на Рамадан. Потом мне разрешили позвонить моей жене Паоле. Ароматный господин стал говорить, что хотел бы освободить меня до того, как в конце октября родится мой ребенок.
Один иранский чиновник рассказал, что меня не хотели выпускать, а ароматный господин требовал применять ко мне самые изощренные пытки. Но сторонники моего освобождения были и в иранском руководстве. К сентябрю, когда Иран готовился начать переговоры по ядерной программе, они дали понять, что я могу осложнить это дело. «За решеткой вы были скорее помехой, чем козырем», — сказал мне тот чиновник.
Лондон, ноябрь 2009 года
Я чувствовал приятное волнение, когда набирал на своем лэптопе слова:
«Не пиши мне больше. Я никогда не был ничьим шпионом. И твоим становиться не собираюсь».
Я отослал это письмо на адрес, который оставил мне ароматный господин. В последние дни перед освобождением он заставил меня подписать документы, в которых значилось: оказавшись за пределами страны, я буду «сотрудничать с моими братьями из числа Стражей Революции».
Вечером накануне моего отъезда из Ирана он назначил мне встречу в центре. Это был очень странный и короткий разговор. Он привел с собой своего коллегу. «Мы надеемся на конструктивное сотрудничество с вами в будущем», — сказал тот проникновенным голосом. Я улыбнулся и вежливо кивнул. Ароматный господин был грубее и напомнил мне, что Стражи откопают меня в любой точке земного шара. «Не забывай об этом, мистер Бахари, не забывай об этом», — сказал он мне на прощанье. Я ему тогда не поверил. Не верю и сейчас.