В начале мая НТВ показывает сериал «Доктор Живаго» режиссера Александра Прошкина по мотивам знаменитого романа Бориса Пастернака. Но еще до эфира сериал вышел на DVD — такое случилось впервые в телепрактике — и уже обсуждается среди профессионалов и синефилов. Исполнители главных ролей (Юрий — Олег Меньшиков, Лара — Чулпан Хаматова) — одни из самых востребованных сегодня российских актеров, и Леонид Парфенов брал это интервью во время обеденного перерыва в ресторане напротив театра «Современник», где Хаматова репетирует спектакль «Антоний и Клеопатра».
Как вам этот опережающий выход «Доктора Живаго» на DVD?
Олег Меньшиков: По-моему, хорошо. Купит и заранее посмотрит самая заинтересованная публика, которая по телевидению не станет смотреть из-за рекламы или из-за неудобного времени или будет пропускать какие-то серии.
Чулпан Хаматова: Вон у нас в театре уже все посмотрели, обсуждают. Хвалят.
О. М.: Черт, один я до сих пор не видел. Вот договорим — пойду куплю диск.
Есть ли такая проблема – экранизация знаменитого романа, о котором у каждого свое представление, а оно может не совпасть с экранной трактовкой?
О. М.: Ну роман знаменитый, да. Но вообще это не тот случай — нет, например, никакого массового представления, каким должен быть Юрий Живаго.
Ч. Х.: А мне кажется, что есть.
О. М.: Да ну?! Когда «Доктор Живаго» был запрещен, в каких-то узких кругах его принято было читать — но эти люди не телезрители. А когда его у нас наконец напечатали, то широкой публике было не до поэтической прозы.
А голливудская экранизация с Омаром Шарифом в главной роли? Ее как-то учитывать надо было? Ну чтобы, например, методом «от противного» идти?
О. М.: Для меня тот фильм — только чудесный вальс, я даже ничего больше, честно говоря, и не помню. Ну как мне у Омара Шарифа учиться доктору Живаго?
Ч. Х.: Когда мы только собирались снимать, вышла английская экранизация, четырехсерийная. Но я специально смотреть не стала, только сейчас, уже после работы, посмотрела. Мне понравилось. И Кира Найтли — очень хорошая Лара.
На мой взгляд, и Юрий, и Лара получились в вашем сериале гораздо определенней, чем в романе. Там они лирические герои, а здесь – больше действия.
О. М.: И это замечательно! [Юрий] Арабов написал превосходный киносценарий! Его уже [Михаил] Козаков назвал за это кинописателем — вот то самое слово. Это единственно нормальный подход к литературной классике — адаптация для кино. Ну не переносится текст буквально с бумаги на экран. Надо найти киноадекватность какую-то, чтобы жив был дух романа — но жил бы опять-таки по-киношному.
Мне Арабов очень помог. Потому что, когда меня уговаривали на Лару, я не понимала: а чего мне там делать? Лару из романа не сыграешь — она вся какая-то эфемерная. А потом прочитала сценарий и увидела, какие Арабов придумал актерские интересные повороты. Линия ее отношений с братом — она вся Арабовым прописана.
Считается, что Юрий и Лара – это попытка вырваться из системы, как-то выскочить из нее и пережить это страшное время. И, мол, это рецепт выживания русской интеллигенции.
О. М.: Ой, не думаю. Интеллигенция — мерзкое слово, надо сказать. Мне кажется, Живаго не выскакивает никуда, ни от чего не отказывается. Не отводит от себя ни одного удара истории — так это называется? Его новая жизнь берет в оборот, он от нее не убегает, но и не отказывается от той жизни, что была прежде, и старается остаться верным себе.
Но когда Живаго с Ларой находят спасение в сторожке – вот мы вдвоем, а там у вас Гражданская война, – разве это не выскочили?
О. М.: По-моему, это любовь (смеется). А не то что он посмотрел-посмотрел, выбрал свою раковину — мол, вы там перебеситесь, а я потом выйду наружу. Живаго остается верным себе. Куда его закинула жизнь, там он и работает врачом.
Ч. Х.: Всегда же были люди, которые видели наперед и еще в самом начале понимали: дальше — кровавый кошмар и от тебя одного уже ничего не зависит. Адское вращение колеса истории, которое всех в себе провернет.
Есть и такой взгляд на Живаго: мол, Пастернак-то хотел его воспеть, а получилось разоблачение слабой русской интеллигенции: ни свою страну Живаго не спас – была белой, стала красной; ни любовь не защитил, и ничего он и ему подобные не могут поделать в стихии революции и войны.
О. М.: Конечно, не могут. Но себя кто-то из них сохранил. А страну… С собой бы разобраться, а тут — «страна».
Ч. Х.: А может, и слава Богу, что в таких, как Живаго, было меньше агрессии, чем в красных? Иначе бы бойня никогда не остановилась.
Вот еще что поразило: я до этого сериала не видел таких жестоких сцен русской злобы, снятых для телевидения…
Ч. Х.: Ну, телевидение злобой не удивить. Я даже не криминал имею в виду. Когда американцы в тюрьме издевались над пленными иракцами, так и у белых с красными: сегодняшний победитель до смерти мучает побежденных, а завтра они меняются ролями.
О.М.: «Доктор Живаго» — роман про выживание в страшную эпоху перемен, и тут всякие параллели возможны. И роман про любовь — в том числе потому, что без любви в такую эпоху не выжить. По-моему, тут всё на все времена.
По мере того как реабилитируется Советский Союз на телевидении, как-то неуместно выглядят отчетливо антисоветские настроения сериалов по знаменитым книгам.
Ч. Х.: Это немцы в центре Берлина поставили монумент памяти жертвам Холокоста — все продолжают каяться, изживать вину. А у нас вроде как и каяться незачем, не за что и некому. Ну пусть будут хоть такие неконкретные жесты, как антисоветское настроение в нашем сериале.
Ну там есть и вполне конкретные эпизоды – когда чекист вербует Живаго. То, что потом диссиденты называли «гэбэшные разводки»: и лаской, и угрозами, и разрешением на эмиграцию пытается добиться своего.
Это которого [Сергей] Газаров играет? Ну да, мерзкий тип. Но и не лучше тех, на войне: и белых, и красных. Они все — система подавления личности, которая, видимо, всегда существует и при плохой жизни, и при хорошей.
Работа в сериале требует от актера какого-то расчета – не перекормить бы собой? Вот меня двенадцать вечеров подряд показывали, вот еще восемь…
Ч. Х.: Еще до этих соображений сериал выматывает физически и морально. Рождение роли в течение года урывками по нескольку раз в месяц. Это какая-то другая технология — и не кино, и не «мыло», и всё пытаются найти золотую середину, а ее нет.
О. М.: Я с сериалами завязал — пока, во всяком случае. Они во мне будят худшие качества — я от их гонки злой, усталый, раздраженный.
Ч. Х.: Ой, а я не заметила.
О. М.: Ну я ж не на тебе злость срывал.
Что значит «гонка» – на что именно вам не хватало времени, чего бы вы хотели снимать дальше?
Ч. Х.: Вот смотри, эти одиннадцать серий мы снимали восемь месяцев. И почти всю нашу любовь — основные сцены — за три дня. Это шок! По-настоящему надо было на каждую сцену по два-три дня.
О. М.: Это еще Прошкин, деятель старой школы работы для телевидения, когда режиссер — он и гений кинотехнологии, — всё оптимизировал, чтобы меньше перестановок света и камеры, а больше собственно съемок. И хоть мы жалуемся, но все говорят: получилось кино. Не то чтобы я слово «сериал» считаю недостойным, но, похоже, удалось в этом формате выйти на новый уровень, который к большому кино ближе.