Зыкина была рекой и матерью, а я пел от лица мальчишки, что к ней приходит за силой

Для меня она была чем-то, что было всегда — как солнце или хорошая погода. Любые праздники из детства — это всегда она, как часть программы. Застолье, родители, их друзья — и по телевизору она, в строгом платье с каким-то загадочным вертикальным орнаментом, жгучие глаза, неизменный пучок и прищур — ее, зыкинский. Взрослые плакали, когда слушали ее песни. Голос, ставший сразу нарицательным, олицетворением всей русской песни, — по-другому народную музыку я и представить не мог.
Нашла она свой голос не сразу, долго была как все, пела в хоре, записывала бесчисленные каталожные песни на радио, а потом все вдруг сошлось. Об этом я узнал немного позже, когда отец купил ее книгу с автобиографией. Я уже взял в руки гитару, пока еще семиструнную, играл Галича и Высоцкого, впереди уже маячил биг-бит, поэтому все, что хоть как-то было связано с музыкой, я пропустить не мог и в книгу заглянул.
Ничего мне, конечно, ясно тогда не стало — откуда взялась эта любовь народная, безотчетная, почти как к святой? Люди, сами не ведая почему, часто на колени перед ней падали. И при этом — бесконечные слухи: об алкоголизме (в компаньонках обязательно фигурировала министр культуры Фурцева), о молодых любовниках, о том, что она вдруг стала женой Косыгина, и даже в Чехословакии ее вроде как встречали с почестями первой леди, а потом не могли прийти в себя от конфуза. С чего вдруг она покорила Японию? Я с изумлением разглядывал в книге ее афиши с иероглифами. И, что совсем уж не укладывалось у меня в голове, — как в число ее поклонников записались битлы? Говорят, они встретились случайно, то ли в ресторанчике каком, то ли еще где, услышали ее и подошли знакомиться, завороженные. И что якобы она им ноты своих песен надписала на память. Если это было на самом деле, все это теперь уже легко объяснимо: четверка искала по всему миру настоящее, чтобы разогревать дальше свой неистовый котел, они уже были где-то в космосе, а оттуда легче разглядеть гигантов — в Индии или еще где.

Так уж случилось, что под престарелое политбюро подстраивалась вся культура империи. Все эти песни про травы и околицу, вязкие фильмы про село, где жизнь рассыпалась и останавливалась, от которых в обществе рос алкоголизм. Никакого намека на здоровую чувственную любовь, эротизм, героини в кино и на эстраде словно все ходили в платочках и не имели возраста. Как нам, у которых кровь юношеская бурлила, было ко всему этому относиться? Бежать без оглядки и искать что-то свое, живое. Зыкина тоже попала в этот контекст, она была приговорена советской системой координат: мы, молодые, отлученные государством от новой философии, новой религии второй половины ХХ века — рок-музыки, жестко ее отрицали.
Но когда вдруг все стены пали, рок встал на баррикады и ненавистный совок должен был умереть во всем, и в песнях тоже, мне почему-то не захотелось что-то из прошлого терять. И вот уже Лещенко, «голос эпохи» и «кремлевский соловей», запел с нами Бродского, запрещенные некогда «Ландыши» вывели из-под огня ненавистный и презираемый немецкий, и, конечно, возникла «Волга».
Когда стали эту песню делать, Зыкина не выходила из головы, я закрывал глаза — и она стояла посреди красивой сцены (позже я увидел этот кадр наяву — в «Пятом элементе»), на «хорах» двигалось человек пятьдесят яростной хип-хоповой подтанцовки. Именно такой мне и представлялась в тот момент молодая русская музыка. Мы поменяли ритмический шаг в песне, Зыкина была рекой и матерью, я же пел от лица мальчишки, что к ней приходит за силой.
А потом как-то возникла идея, с которой я и поехал к Зыкиной. Русские и немецкие певцы и певицы поют старые песни зеркально: наши — их, но переведенные на русский, а те наоборот. Участвовать в проекте должна была исключительно старая гвардия, один концерт в Берлине, один в Москве. Помимо собственно участия, от Людмилы Георгиевны мы получили и площадку в немецкой столице — «Дом советской науки и культуры». Мы долго общались с ее помощницей, уже вроде как были определены за полгода и даты, а тема эта даже обсуждалась на заседании правительства, почему-то выездном, в Смоленске. Но внезапно все порушилось: шел 1992 год, стремительно нарастал скандал о махинациях в ЗГВ и, видимо, стало не до того.
Зыкинская «Волга» прозвучала в Волгограде, на юбилей Победы, в 1995-м. Нас пригласили сознательно, именно потому, что мы пели ее на двух языках, немецком и русском, про Волгу и про Рейн. На набережной было полмиллиона, почти весь город. И эта песня сразу подвела всех к простой мысли: на свете нет плохих языков и плохих народов.
Последние пятнадцать лет страна Зыкину потеряла. Что-то, конечно, происходило: ее награждали, она где-то выступала, но это было несоизмеримо с ее масштабом. Страна перестала ею гордиться, а русская песня катилась в «балаган лимитед». Потом появились Желанная с Пелагеей. Они несут нашу корневую этнику, но делают все не так, как делала она: доносят до молодого поколения еще и тот древний ритм, грув. Эти песни вырастают из танца, движения тел, от земли.
Зыкина же всегда пела под оркестровый эмбиент, ритма для нее не существовало, все разливалось и летело, будто посланное с неба, как распевные русские госпелы. Может, поэтому ей и поклонялись когда-то как святой и на колени падали.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *