Плакаты «450 лет добровольному присоединению Кабардино-Балкарии к России. Навеки вместе!» украшают Нальчик с прошлого года, когда республика отмечала эту полукруглую дату. Власти не спешат демонтировать напоминания о добровольности, но кто-то периодически закрашивает слова «добровольному присоединению» и пишет поверх «1785–1864» — даты Большой кавказской войны, в ходе которой были покорены Кабарда с Балкарией.
Эти даты, естественно, тоже закрашивают. После мятежа октября 2005-го, когда местные исламские радикалы штурмовали учреждения силовиков в Нальчике и убили несколько десятков силовиков, такие выступления здесь воспринимаются особенно остро. Пока идет эта плакатно-историческая полемика, республика готовится пережить еще одно потрясение — суд над участниками мятежа. На скамье подсудимых должны оказаться сразу 58 человек. Такой размах в российской истории был только на процессах народовольцев, да еще в период массовых чисток 1929–1938 гг. Ради этого суда всего за 3 месяца даже построили специальное здание, примыкающее к СИЗО, где содержатся мятежники. Стройка обошлась бюджету в 100 млн руб.
Следствие пришло к выводу, что, расстреливая силовиков, мятежники добивались «создания на Северном Кавказе шариатского государства». Но добиться того, чтобы вердикт выносили профессиональные судьи, прокуратуре не удалось — обвиняемые выбрали суд присяжных. Отбор заседателей должен пройти на этой неделе, 14 мая. Первая попытка сформировать коллегию 24 апреля сорвалась — формально в связи с отсутствием нескольких адвокатов. Впрочем, руководство Верховного суда республики не скрывает, что были и другие проблемы: из 450 приглашенных кандидатов явились менее половины.
Этот своего рода бойкот подтвердил опасения прокуратуры: жители республики неоднозначно относятся к тем кровавым событиям. Многие из них не желают осуждать исламскую оппозицию и, став присяжными, могут продемонстрировать лояльность исламистам, а не властям. В итоге в один момент может быть разрушена многолетняя судебная работа. Процесс, как прогнозирует зампредседателя Верховного суда КБР Заур Кодзоков, продлится не один год.
ВОССТАНИЕ СПИСКОВ
Противостояние между исламистами и силовиками в КБР началось еще в конце 90-х, когда республиканское МВД стало составлять «списки лиц, сторонников религиозного экстремистского течения “ваххабизм”». Сотни людей попали туда по формальным признакам, например, за регулярное посещение мечетей, особенно тех, что не дружили с духовным управлением мусульман и не отчитывались перед спецслужбами. Впрочем, и на тех, кто ходил в «правильную» мечеть, мог донести имам, заподозривший радикализм, скрывающийся за чрезмерной набожностью. В местном милицейском жаргоне даже есть термин «молящийся» — регулярное чтение намаза считалось базовым признаком экстремизма.
Попасть в «ваххабитский список» означало, что дома без конца будут проходить обыски, детей будут допрашивать в школе, а мужчин — забирать в республиканский УБОП. Было даже несколько обращений в прокуратуру; ходу им не дали — но судя по этим документам и рассказам многих жителей, профилактика экстремизма выглядела как превентивные аресты с обязательными избиениями, выбриванием на головах «ваххабитов» крестов и другими проявлениями насилия.
К 2005 г. главный российский террорист Шамиль Басаев решил, что кабардино-балкарская милиция уже достаточно потрудилась, и, связавшись с лидером исламской оппозиции в КБР Анзором Астемировым, уговорил его перейти к вооруженной борьбе. Итог: 13 октября 2005 г. атакованы аэропорт, здания районных отделов милиции, республиканского МВД, пограничного отряда, УФСБ, УФСИН, посты ДПС, базы ОМОНа и полка ППС. Убитых боевиков — 92, силовиков — 35, случайных прохожих — 12, раненых — 195 (из них 129 милиционеров). Сам Анзор Астемиров скрылся, а с ним еще около 40 человек, обвиняемых в мятеже. В леса ушли еще и более сотни к мятежу не причастных, но фигурирующих в «ваххабитских списках».
Жена одного из таких «лесных братьев» при встрече с корреспондентом Newsweek рассказала: «Муж регулярно читал намаз, то есть по милицейской терминологии был “молящимся”. После событий всех их стали хватать, пытать, поползли слухи, что многие не выдерживают и сами себя оговаривают, и соседей оговаривают. Он не стал дожидаться, пока придет его очередь, и через 5 дней ушел в горы…»
Исламская оппозиция в республике называла себя «Кабардино-балкарский джамаат» — по словам лидера джамаата Мусы Мукожева, сообщество насчитывало до 10 000 человек. У каждого из них десятки близких родственников и сотни дальних. Слишком многие в КБР если и не сочувствуют мятежникам, то по крайней мере считают, что у них были веские причины вооружиться и выйти на улицы 13 октября 2005 г.
РАБОТА НАД ПРИСЯЖНЫМИ
В таких условиях для прокуратуры отбор присяжных — тяжелое испытание. Год назад с ее подачи (формально инициатива исходила от парламента КБР) рассматривались даже поправки к УПК РФ, исключающие подсудность присяжным дел, касающихся терроризма, незаконных вооруженных формирований, насильственного захвата власти и вооруженного мятежа. Представитель КБР в Госдуме Заурби Нахушев высказался тогда довольно откровенно: «…Присяжные по ряду причин не готовы к вынесению адекватного наказания, соотносимого с характером и тяжестью совершенного преступления». Однако Дума решила не облегчать задачу обвинению и поправки отклонила.
Теперь прокуратура решила зайти с другого конца: если нельзя вообще без присяжных, можно попробовать отобрать людей с правильными взглядами. Адвокат Магомед Абубакаров, представляющий интересы одного из обвиняемых, рассказал корреспонденту Newsweek такую историю. Некто Юрий Асанов, сотрудник Кабардино-Балкарского института гуманитарных исследований (ИГИ), недавно оспорил через суд свое увольнение (его сократили за малое количество научных публикаций). Асанов представил справку, что не мог уделять много времени научной деятельности, так как занимался выявлением родственных связей потенциальных присяжных с мятежниками. Судья Верховного суда КБР Михаил Канунников подтвердил существование этого документа, а замдиректора ИГИ Алим Тетуев рассказал, что работу заказала прокуратура. Дальнейшая судьба исследования неизвестна, но можно предположить, что обвинение, вооруженное этими данными, способно больше повлиять на отбор присяжных, чем защита, которая такой информацией не обладает.
В маленькой республике (870 000 жителей) почти любой присяжный может оказаться связанным или с боевиками, или с силовиками. Да что присяжные! Newsweekпоговорил с родственниками одного из обвиняемых — он сидит в СИЗО, а его двоюродная сестра является сотрудником этой же тюрьмы. Недавно брат обвиняемого, к мятежу не причастный, но числящийся в «ваххабитских списках», встретился с кузиной:
— Ты сейчас его стережешь, ты бы, наверное, и выстрелить в него в случае чего смогла?
— Нет, конечно, что ты такое говоришь…
— А я бы в тебя смог!
ЭМОЦИОНАЛЬНЫЙ ПРОЦЕСС
Присяжные чаще выносят оправдательные вердикты, чем профессиональные судьи. Профессионал опирается на факты и ощущает себя частью системы, а присяжный опирается больше на эмоции. Следствие дало пищу для эмоций.
Почти все обвиняемые уже в первые сутки после ареста заявили о своем участии в нападении, а еще через месяц в СМИ попали фотографии обвиняемых — на этих фото видны следы жесточайших побоев и пыток. Найти в республике присяжного, не видевшего этих фото, практически невозможно. Так же невозможно скрыть от присяжных факт, что всего обвиняемых должно было быть 59, но один из них, Валерий Болов, в феврале этого года был срочно выпущен из СИЗО, но через несколько дней скончался. Диагноз — травматический цирроз печени.
Присяжным придется принимать непростое решение относительно Анзора Сасикова. Вечером 13 октября 2005 г. милиционеры доставили его в суд, представив активным участником нападения. При этом ряд свидетелей защиты утверждает, что Сасиков был арестован в 10 утра у себя дома, когда события только-только начинались.
Аналогичные проблемы могут возникнуть и с Расулом Кудаевым, задержанным через 10 дней после мятежа. В деле имеется его признание об участии в нападении на пост ГАИ. Сознался Кудаев через сутки после задержания. Для того чтобы он смог подписать соответствующий протокол допроса, пришлось вызывать врача. В выписке из журнала «Скорой помощи» значится: «…обследуемый лежал на полу, не подавая признаков жизни…» Кудаев своего рода местная знаменитость — он бывший узник американской тюрьмы в Гуантанамо.Кудаев был арестован в Афганистане, но впоследствии освобожден за отсутствием состава преступления.
Альбиян Малышев по версии следствия руководил нападением на 3-й ОВД Нальчика. Непосредственно в нападении он не участвовал, оружия в руках не держал. Судя по материалам дела, руководство заключалось в следующем. Малышев был женат на сестре убитого боевика Аслана Архагова; в разгар событий шурин позвонил обвиняемому на мобильный телефон. Малышев, находившийся рядом с кольцом оцепления из местных силовиков, посоветовал родственнику не соваться в это место — вокруг много военных и бэтээров. Все участники по эпизоду с нападением на ОВД-3 были убиты, и, по мнению защиты, Малышевым просто решили «заполнить вакуум». Далеко не факт, что присяжные согласятся со следствием, будто этот телефонный разговор тянет на «руководство».
Похоже, следственная группа не прочь вывести из игры некоторых наиболее проблемных фигурантов; по крайней мере, матери Расула Кудаева поступило предложение от неназвавшегося сотрудника спецслужб организовать для ее сына в Москве дополнительную экспертизу на предмет признания его психически больным, а потому неподсудным. После того как она проинформировала об этом предложении адвоката, переговоры были свернуты.
КАК В АМЕРИКЕ
После мятежароссийская прокуратура, пожалуй, впервые освоила опыт юстиции США — «соглашения со следствием». Ранее за чистосердечное раскаяние и сотрудничество в России лишь незначительно смягчали приговор, но сейчас следствие действовало по формуле «амнистия в обмен на показания». Всего таких амнистированных второстепенных участников мятежа 12 человек. На свободу они вышли через год после мятежа.
В основном обвинение и опирается на их свидетельства. Один эпизод — один прощенный свидетель-участник. В отношении их даже действует что-то вроде программы защиты свидетелей. Мать амнистированного Аслана Тхамокова рассказала, что ее сыну придали куратора, «фээсбэшника Мурата». Сейчас Тхамоков в Москве, работает охранником, свободно выезжает на отдых за границу.
После октябрьских событий, когда многие участники мятежа и просто «списочные» ушли в «зелёнку», региональная антитеррористическая комиссия КБР обещала амнистировать всех добровольно сдавшихся и сложивших оружие, если на их руках нет крови. Однако таких оказалось больше, чем требовалось свидетелей, в итоге амнистия не коснулась многих из тех, кому она была обещана.
Анзор Ашев, Ислам Тухужев, Мурат Мидов и Мурат Абазов, вооруженные пистолетами и гранатами, должны были напасть на здание республиканского МВД. Но благоразумно не сделали даже попытки выполнить поставленную перед ними задачу. Через несколько дней эти несостоявшиеся боевики сдались добровольно. Но под амнистию попал лишь Абазов — более одного свидетеля, дающего показания против подельников, по данному эпизоду не требовалось.
Адвокат Магомед Абубакаров опасается, что амнистированные свидетели не явятся на судебное заседание и их письменные показания, данные во время следствия, просто зачитают. Абубакаров уверен, что обвинение такой сценарий более чем устраивает — всегда есть риск, что на суде подобные свидетели заявят, что оговорили товарищей под моральным и физическим давлением.
ПАРТИЗАНСКИЕ ПЕСНИ
В прошлом году, комментируя Newsweek ситуацию, президент Кабардино-Балкарии Арсен Каноков задавался риторическим вопросом: «Сохраняется ли сейчас опасность повторения чего-то подобного? Удалось ли устранить причины, которые привели к вспышке?» И сам себе ответил: «Устранить все причины за два года сложно. Большую роль сыграли последователи радикального ислама. Но и те методы, которыми в республике боролись с верующими, только подливали масла в огонь».
Сегодня официальный муфтий КБР Анас Пшихачев уверяет, что многие прежние перегибы устранены: «После мятежа было два факта, когда милиционеры переписывали посетителей мечети, но после вмешательства Духовного управления КБР такая практика была пресечена».
Возможно, муфтий и не лукавит, и новые списки не ведутся. Но старым «списочникам» от этого не легче.Зейтуна Гаева задержали и доставили в республиканский УБОП по подозрению в связях с «лесными братьями» 15 ноября 2007 г. «Сутки мы не знали, что с ним, где он, а потом нам сообщили, что он мертв, выбросился после допроса в окно с четвертого этажа и разбился…» — рассказывает его отец.
Между тем, по заключению судебно-медицинской экспертизы, повреждения на теле Гаева, ставшие причиной смерти, носят прижизненный характер. Имеют давность 6–12 часов до момента смерти и причинены «неоднократным действием твердых тупых предметов с ограниченной площадью воздействия», каковыми могли быть пальцы рук, сжатые в кулак, обутая в обувь нога, палка и т. д.
Два с половиной года назад доставленный в УБОП «списочный ваххабит» Заур Псануков тоже оказался в морге спустя сутки. Сотрудники УБОП развели руками: «Не уследили, он выбросился в окно». Для республики это не новость: за год до мятежа задержанного милицией Расула Цакоева обнаружили на загородной свалке умирающим от побоев. Перед смертью он успел рассказать, что глава УБОП Анатолий Кяров давал указания подчиненным пытать, пока «не подпишет». Подписать требовалось все те же признания в связях с «лесными братьями». В январе этого года неизвестные обстреляли служебный автомобиль Кярова. Полковник погиб.
Разговор со строителем Алимом из поселка Хасанья — это селение в республиканском МВД называют не иначе как рассадник ваххабизма — выявил логику простого и оттого жутковатого диалога, который «молящиеся» теперь ведут с милицией:
— Правда, что теперь милиция уже не лютует как прежде?
— Да, в последнее время они повежливей. Видишь, — он ткнул пальцем в зеленые склоны гор, — когда зелёнка расцветает, они всегда вежливыми становятся.
В Нальчике уже давно действия противников власти не воспринимаются как однозначное зло. На днях республиканская прокуратура возбудила уголовное дело по факту распространения дисков с песнями экстремистского содержания в исполнении чеченского барда Тимура Муцураева. Он воспевает мужество моджахедов и очень популярен на Кавказе. Корреспондент Newsweek поинтересовался у первого же лотка на Зелёном рынке:
— Есть что-нибудь Тимура Муцураева?
Продавец-подросток кивает.
— А ты знаешь, что со вчерашнего дня это экстремистские диски и продавать их нельзя, а поймают — будут неприятности?
— Не поймают, — улыбается паренек, — мы партизанские песни на прилавке не держим.
Для него муцураевская «Эй, шахид» — такая же партизанская песня, как и сурковская «Землянка».
ИНТЕРВЬЮ
«Почему мы их не убили?»
Как вы оказались в заложниках?
Я работала продавщицей, когда началась стрельба, в магазине были я и еще одна продавщица, потом туда забежали еще три женщины. А вскоре к нам ворвались двое вооруженных парней. Так мы стали заложницами. Через некоторое время к ним пробился еще один парень, их стало трое.
Как они вели себя? Агрессивно? Растерянно?
Они были ранены, сильно хотели пить, но при этом очень хладнокровны и расчетливы. Первый был ранен в плечо, у второго был раздробленбольшой палец руки, у третьего, который забежал к нам позднее, вообще была ужасная рана: кость из бедра торчала; все они истекали кровью.
Поначалу один из них сильно напугал нас, требовал, чтобы кто-то из нас пошел и принес воду. В какой-то момент я испугалась, что он выстрелит, потом уже поняла, что стрелять в нас они не будут. По отношению к нам они вели себя не агрессивно.
Одна из укрывшихся в магазине женщин по имени Зурида сразу предложила им свою помощь, начала перевязывать…
А вы сами как вели себя, оказавшись в такой экстремальной ситуации?
Зурида сразу задала правильную линию поведения, мы им посочувствовали, люди-то раненые, хоть и с оружием. Мы стали задавать им вопросы. Когда стрельба чуть-чуть утихла, они стали рассказывать нам о своих семьях. Тот, что нас больше всего напугал, стал рассказывать, что у него дома есть котенок, которого он взял в мечети, и так это было трогательно, что в какой-то момент я даже забыла, что в нас стреляют.
Но в первые минуты, конечно, мы испытали панический ужас. Одна из заложниц, девочка молодая, разговаривала по телефону на кабардинском, а поначалу мы не знали, кто они по национальности, и я боялась, они не понимают и подумают что-то нехорошее. Я просила ее: говори по-русски, мало ли что, но у девочки была просто истерика.
Они давали вам возможность позвонить?
Да. У меня есть тетя в Москве, она сама мне позвонила первая, в Нальчике тогда еще никто ничего не знал, а она уже позвонила, что у вас происходит? Я ей и говорю: ты не переживай, со мной все нормально, но, пожалуйста, свяжитесь с внешним миром, скажи, чтоб силовики в нашу сторону не стреляли. Мы боялись, что не эти ребята нас убьют, а с той стороны. Потом я позвонила маме, она уже знала о том, что происходит, но не знала, что я там. Я ей сказала: мамочка, со мной все нормально, я живая и невредимая. Ближе к вечеру я еще раз позвонила маме, хотела просто попрощаться, уже не верила, что выживу.
А сами боевики пытались с кем-нибудь связываться?
Тот, который первый к нам забежал, тоже звонил своей маме. Я никогда не забуду его слова: «Мама, я ранен, забери меня отсюда». Я потом встречалась с этой женщиной. Она рассказывала, что думала, сына в городе нет, и не подозревала, что он в таких делах участвует. К ней пришли с обыском милиционеры, и только они ушли, как от него звонок. Она рассказывала, как металась по двору и не знала, что делать.
А для чего вы встречались с этой женщиной?
Она попросила меня с ней встретиться, рассказать ей о последних минутах сына. Она просила у меня прощения, но у меня было такое ощущение, что это я должна у нее просить прощения, потому что ее сына нет, а я осталась живая.
Там был момент, когда все они вырубились и рядом с нами лежал пистолет, можно было его взять и поубивать их всех, но мы с Зуридой тогда даже не подумали об этом. Потом она говорит: а помнишь пистолет? почему мы их не убили? а помнишь то, а помнишь это? а почему? А потому… Нет у меня к ним зла, сейчас нет и тогда не было, я даже боевиками их называть почему-то не могу.
Ну мысленно как вы их называете?
Просторебята… у них была какая-то своя идеология. Я эту идеологию не поддерживаю, но и судить не могу.
Вы пытались выяснить, зачем они это сделали?
Когда мы уже поняли, что это свои, нальчикские, кабардинцы, балкарцы, конечно, мы стали расспрашивать и об этом. Их ответы были, в общем-то, примитивные: они говорили, что выступили против гяуров. Гяуры в их понимании были просто менты, которые не дают им молиться, обижают, ущемляют права. Много стали рассказывать историй, как милиционеры их избивали, о притеснениях разных.
Силовики пытались с ними вести какие-то переговоры?
Да. Они попросили воду, и им закинули в окно три бутылки минеральной воды, в обмен они должны были отпустить двух заложниц. Мы как-то и не договаривались, кто уйдет, кто останется. Они хотели отпустить взрослую женщину, ей уже было просто очень плохо, и еще одну женщину, она говорила, что у нее маленький ребенок и ей нужно домой. Но с нами была перепуганная девушка, она сразу первая рванулась к выходу. Они ей автоматом пригрозили: куда пошла, вернись. И тут Зурида стала просить: вам передали три бутылки воды, ну отпустите трех человек. Они ее послушались, а мы с Зуридой остались… Нас освободили уже на следующее утро. Ночью было очень холодно, у нас в магазине продавались бурки и шерстяные киизы (национальные войлочные ковры. – Newsweek), и один из них, который звонил матери, укрывал нас ими, а поверх еще и коробками и всем, что было, закидывал и говорил, что пулю это не остановит, но от осколков может спасти. Но сами они истекали кровью, им было холодно, и мы все отдали им, а сами остались просто на картоне.
За сутки между вами и боевиками возникали какие-то конфликты?
Мы заводили разговор: ребят, вы все это затеяли, у вас идеи, вы хотите идти до конца и умереть, как вы говорите, на пути Аллаха, а мы люди невинные, никому ничего не сделали, тоже верующие… отпустите нас – и пожалуйста, умирайте за правду. Они напрягались, настораживались. Отвечали нам: «Идет священный месяц Рамадан, вы умрете с нами и сразу попадете в рай. Разве вам плохо, девочки?» Тут я уже начала возмущаться, беситься: почему вы за меня решаете, я же не хочу умирать, я же жить хочу.
Но они настолько были заморочены и так верили в свои идеи, что думали, я должна умереть от счастья оттого, что сейчас здесь умру. Эту тему обсуждать с ними было бесполезно.
Вы в состоянии оценить задним числом, могли ли эти люди вас убить?
Они нам не угрожали, но они говорили о том, что если вдруг какой штурм, у них у всех наготове гранаты, и они готовы сразу всех подорвать – и федералов, и себя, и нас. Мы все время их просили: ну подождите, не спешите, обойдемся без кровопролития, мы все уедем, мы вас не бросим, сейчас же пригонят машину, мы все вместе туда сядем, дружно укроемся буркой и поедем в лес, в горы…
При штурме применили усыпляющий газ. Вы помните что-нибудь?
Смутно. Последнее, что я помню: мы лежим на полу, очень холодно, мы с Зуридой обнялись, чтобы было как-то теплее. Она говорит мне: я вижу какие-то руки, прозрачные, они как будто бы моют меня. Думаю, ну всё, приехали, какие руки? Зурида, что ты говоришь, страшно, пожалуйста, перестань, а тихо-тихо было. Я вдруг сама стала видеть голубей, ну, думаю, вообще отлично, три голубки надо мной летают. Закрываю глаза – вижу; открываю глаза – вижу. Потом я мельком помню: мы лежим, надо мной стоит один из них, стреляет, идет сильная пальба. Больше ничего не помню. Очнулись уже в больнице.