Тюремная гангстерская драма «Пророк» Жака Одияра, которая выходит 8 октября, в русском пересказе Адольфыча обогатилась феней-«муркой» и матом
Стэнли Кубрик полностью контролировал дубляж на иностранные языки своих фильмов, чуть ли не заставлял делать обратный перевод на английский, чтобы быть уверенным, что все переведено правильно. После смерти Кубрика лицензионным издателям его фильмов запрещено создавать новые голосовые переводы. А в странах, где дубляж, как в России, не авторизируется, переводить его фильмы разрешено лишь субтитрами. Автор «Заводного апельсина» понимал, что перевод может убить хороший фильм.
Бывают — и чем дальше, тем, кажется, чаще — плохие переводчики: существует легенда о том, как в перестроечные 80-е «Охотника на оленей» (Deer Hunter) кто-то перевел как «Дорогой Гюнтер». Бывают странные переводчики: в только что вышедшем пародийном хорроре «Тело Дженнифер» фраза «мы занимались любовью целых четыре минуты» переведена как «мы занимались любовью целых пять минут» — жалостливый переводчик решил продлить герою удовольствие. Бывают сложные диалоги: если дословно воспроизводить по-русски однообразные fuck и shit, получится либо слишком грубо, либо комично — что доказал Дмитрий «Гоблин» Пучков. А современный дубляж и вовсе просмотр любого фильма превращает в сплошную муку.
Но даже когда переводчики гениальны, как Алексей Михалев или Леонид Володарский, изощренные изобретения вроде «срань господня» выглядят всего лишь «переводом с человеческого». Нормальные люди так не говорят. Но публика привыкла к тому, что киногерои говорят полурусским, недочеловеческим языком: кальки с английского «ты в порядке?» и «мне очень жаль» так и кочуют из фильма в фильм.
С выходом фильма Жака Одияра «Пророк», который получил Гран-при Каннского фестиваля, история российского киноперевода пополнится не то курьезом, не то примером серьезного маркетингового хода. Кинокомпания «Вольга» доверила литобработку диалогов писателю, автору блестящих образцов брутального гангста-китча «Чужая» и «Огненное погребение» Владимиру Нестеренко, более известному как Адольфыч.
Благодаря Адольфычу герои «Пророка» заговорят так: «Ты как со мной базаришь, ты, мышь?» или «Не забудь мойло оставить у него в руке. Будешь валить — сотри пальцы… если вступишь в кровь, скинь лапти». Ну и мат, разумеется. Адольфыч прекрасно чувствует язык — не только феню, которую он называет муркой, а еще и литературный русский, могучий и свободный. На вопрос, откуда такое знакомство с «муркой», он отвечает: «Сам принимал участие в движении за полную социальную справедливость, сейчас на пенсии». В интернете предлагают разные версии биографии писателя, от «бывший киевский рэкетир, отсидел» до «виртуальный персонаж, созданный, чтобы эпатировать публику». Романы Адольфыча по духу напоминают киносценарии неснятых, но культовых фильмов, жестких и постмодернистских.
Идея пригласить Адольфыча на редактуру перевода «Пророка» принадлежала театральному режиссеру, драматургу и сценаристу Александру Вартанову. Над текстом работали несколько человек — был переведен сценарий, диалоговые листы, потом все это адаптировал Адольфыч, а окончательный вариант готовил Вартанов. По его словам, некоторые адольфычевы фразы видоизменились в процессе дубляжа, пару раз пришлось пожертвовать феней — смысл ключевых фраз ускользал из-за объема жаргона. Сергей Бондарев, экс-руководитель кинопрокатного отдела «Вольги», занимавшийся «Пророком», а ныне директор компании по супервайзингу дубляжа Slang Productions, оценивает соотношение адольфычевой адаптации и оригинального переводного текста примерно как восемь к десяти.
«Дубляж реплик арабов, французов и итальянцев в “Пророке” репликами на чистейшем русском языке был бы грубой глупостью с нашей стороны, — говорит Бондарев. — Особенно если учесть, что компания увидела в “ Пророке” не фестивальный хит французского артхаусника, а сильное, талантливое и абсолютно зрительское кино. Которое, правда, может дойти до российского зрителя только в правильной и соответствующей адаптации».
«Пророк» действительно один из самых мощных и важных фильмов 2009 года, сага о взрослении, исследование психологии загнанных в угол людей. Это история о пророчествах, галлюцинациях и, главное, о поведении замкнутых групп — именно поэтому 80% фильма происходит в тюрьме, а герой, Малик, существует как бы меж двух миров: он араб, но учит корсиканский, чтобы быть «своим» у корсиканской мафии. И режиссер, и зритель наблюдают за Маликом как за подопытной крысой. А та вдруг оказывается сытым тигром.
По признанию Адольфыча, сложность работы заключалась в том, чтобы «преодолеть неприязнь к главному герою, Малику Эль Джебена, — у нас на районе таких тонких политиков очень быстро переодевали в женские одежды». «Для меня важно, что в фильме больше грязи, чем крови, это очень редкое явление для криминальной драмы, — объясняет Адольфыч. — Одияр отказывается от того, что это социальная метафора, но его можно понять, вроде бы у них этого совсем нельзя делать — метафорировать безнаказанно на такую тему».
Тема, действительно, скользкая. Неграмотный арабский паренек Малик за несколько лет отсидки проходит путь от изгоя до пахана, подминая под себя старых авторитетов. Многие увидели в фильме жесткий социальный подтекст: вот так и арабы имеют Европу, которая все еще пытается жить по старым законам.
«Половина арабских реплик, все сицилийские смачные ругательства ни на французский, ни на английский не были переведены, — говорит Сергей Бондарев. — Сомневаюсь, что нам нужно было при адаптации поступить так же: фильм звучал бы по-русски тогда, как в анекдоте: “Товарищ рядовой, не капайте мне, пожалуйста, оловом на голову”».
Анекдотичности избежали, но есть опасность, что излишне яркий перевод затмит идею «Пророка». Российская версия даже чуть грубее французской. Адольфыч приводит такой пример: «В фильме арестанты желают друг другу приятного аппетита — “бон ап”. А в переводе я обошелся без этого: в нашей криминальной традиции ответом на “приятного аппетита” будет — “а какое тебе дело до моего аппетита?”. Что-то, видимо, нужно подправить не в кино».
Как эксперимент это очень интересно — попробовать сделать дубляж адекватным фильму. Пока только непонятно, удался ли этот эксперимент: даже сам Адольфыч не видел, что получилось в итоге. Понятно только, что с дублированием фильмов действительно надо что-то делать, потому что однообразные кривоватые тексты, начитанные одинаковыми самодеятельными голосами, уже давно портят зрителям все удовольствие. Вообще-то самый нейтральный и уважительный к зрителю вариант — субтитры. «Вольга», кстати, решив, что обычные актеры не справятся с текстом Адольфыча, специально пригласила озвучивать фильм не только звезд — Петра Федорова и Сергея Мазаева, но и драматургов «Новой драмы». Эти с феней справятся.
Как лучше переводить кино — специальным «киношным» языком, мертвеньким, но привычным, или бескомпромиссной «муркой»? «Перевод должен служить костылями для незнающих языка, слоем кальки, который накладывается на оригинал, — считает Виктор Сонькин, переводивший “Метастазы”, фильм о сербских гопниках, для ММКФ. — При этом потребитель не должен забывать, что он идет на костылях, что за калькой есть подлинник. А наша традиция требует, чтобы потребитель принял перевод за подлинник».
Большой одияровский загиб Адольфыча обещает переподлиннить подлинник. И выходящие с «Пророка» зрители будут смотреть друг на друга и говорить: «Да-а… срань господня!»