В истории российских государственных музеев 2008-й стал не самым удачным годом. Пока частные столичные галереи с трудом справляются с наплывом посетителей и подсчитывают прибыли, музеи государственные борются с недофинансированием и разворовыванием фондов. Осенью были подведены итоги всероссийской инспекции музеев, начатой после пропажи 200 экспонатов из петербургского Эрмитажа в 2006 г.: проверяющие недосчитались 50 000 картин, скульптур, археологических находок и изделий народных промыслов. О том, как сейчас существуют государственные музеи и грозит ли им кризис, в интервью корреспонденту Newsweek Елене Мухаметшиной рассказал директор Эрмитажа Михаил Пиотровский.

В 2008 году опять случился скандал с пропажами в Эрмитаже – недосчитались экспонатов при инвентаризации. Что произошло?

Нет ни пропаж, ни инвентаризации, а скандал придуман. Есть проверка, и есть ее промежуточные данные, в которых нет сенсации. Часть экспонатов отсутствует еще с 30-40-х годов, но остается записанной в эрмитажных книгах. Попробую разъяснить. После кражи в Эрмитаже была создана комиссия для проверки всех музеев страны. Оказалось, что государство в течение 100 лет просто плевало на музеи. Документация не в порядке, постоянно что-то делилось, продавалось, передавалось и т. д. И даже у Эрмитажа тоже есть проблемы: у нас гордились, что во время войны в эвакуации не пропало ни одной вещи, но так же не бывает. Великих вещей не пропало, а какой-то маленький горшочек мог пропасть. Ко мне приходили проверяющие и говорили: «У вас 2000 картин не хватает». 2000 картин — это много. Но дело в том, что в наших списках до сих пор числятся те экспонаты, которые продавало советское правительство в 20-е годы. Их не разрешали списывать. Мы всегда знали, где эти вещи, но это не оформлено документально. Такого типа несуразностей достаточно много, и мы, Эрмитаж, открыто о них говорим как о части нашей работы и жизни. Подобная открытость понятна профессионалам, а непрофессионалы создают скандал там, где его нет. Вся ситуация четко описана на сайте Эрмитажа.

И можно их как-то вернуть?

Когда эту ситуацию объяснили тогда еще вице-премьеру Медведеву, он велел проверить, имело ли право правительство того времени продавать вещи из государственных коллекций. Конечно, никто эти вещи не будет требовать обратно, поскольку за них заплатили деньги. Может, мы купим их обратно, как яйца Фаберже, но это другой разговор. Надо точно выяснить, были ли у правительства юридические основания продавать коллекции. Моральных — никаких. Такие правовые оценки очень важны. Надо понять, на каком уровне должны приниматься важнейшие для культуры страны решения. Это важно для того, чтобы больше никто и никогда не пытался решать экономические проблемы государства через коллекции музейного фонда, будь то продажа за границу или приватизация.

Мы этого боимся. В прошлый раз, когда в стране шла приватизация, исчезали миллиарды. Тогда в России было приватизировано практически все, кроме музейного фонда и имущества РАН. Теперь и музеи, и РАН находятся под ударом. В свое время говорили: раз имущество плохо содержится, отдайте его. Так говорили, когда приватизировали нефтяные прииски. Думали, частный хозяин сделает все лучше. Сейчас мы видим, что частный хозяин лучше не сделал, и государство разными способами собирает все обратно. В 90-х мы уцелели, но у людей созданы психологические установки, что в музеях лежат сокровища, за которыми плохо смотрят и которые можно очень выгодно продать. Желающие запустить руку в музейные фонды есть всегда, и мы должны быть начеку. Существуют частные музеи — пожалуйста, они могут быть. Но государственный музейный фонд должен быть неприкосновенен.

Уход Михаила Швыдкого с поста главы Роскультуры – это потеря?

Это не уход Швыдкого, а ликвидация Роскультуры. Это агентство было совершенно лишним — такой промежуточный организм между министерством и учреждениями. Михаил Ефимович занимает сейчас высокий пост (специальный представитель президента по культуре. — Newsweek), и мы продолжаем вместе работать. Его теперешняя задача — международные культурные связи России — как раз совпадает с тем, что мы делаем. Мы вместе работаем над годом Франции в 2010 году и целым рядом других мероприятий.

А кризис не помешает?

Вы нам ваш кризис не навязывайте. Мы кредитов не берем, и зарплаты у нас до смешного маленькие. Так что мы и так постоянно в кризисе. Если станет еще меньше государственных денег или денег спонсоров, то мы уменьшим какую-то часть программ: например, программы реставрации.

Пока вам бюджет не урезают? Спонсоры не уходят?

Наш бюджет на 2009 год — примерно 1 млрд рублей. В 2008-м бюджет у нас был значительно больше — где-то 2,4 млрд рублей. Но мы сами, предчувствуя кризис, перенесли часть денег на строительство с 2009 года на этот. Я всегда говорю, что экономика в XXI веке должна регулироваться категориями культуры, потому что культура позволяет развивать настоящее экономическое чутье. Это шутка, но тем не менее. Сейчас сократили расходы на 15%.

То есть директор музея – это менеджер?

Директор музея должен быть ученым с навыками менеджера. Нужны специалисты, которых надо обучить, у которых должна быть интуиция. Каждое наше годичное собрание я начинаю лозунгом из каких-то классических книг по менеджменту, типа «Выживают только параноики».
С экономикой понятно, а как с политикой? В одном из интервью вы говорили, что в 1992 году в Эрмитаже было много политики.
Тогда была ситуация кризиса, смены политических и социально-экономических формаций, и политика ворвалась с улиц. Людям казалось, что некоторые их научные и даже личные проблемы можно решить с помощью политических лозунгов. Сейчас у нас в Эрмитаже тоже есть определенные протесты, недовольство и напряженность. Потому что у нас вводится новая система оплаты труда, все боятся увольнений. Но мы стараемся сделать так, чтобы все острые вещи, которыми мы занимаемся внутри музея и за его пределами, в политику не попадали. Например, у нас идет борьба за охрану памятников в Петербурге. И я, и Эрмитаж, мы выступаем достаточно резко. Но мы так и не отстояли в прошлом году Дворцовую площадь — там залили каток. Потому что как только в этот разговор включились политические силы и стали говорить про «этот и тот режим», то мы лишились возможности выбора и возможности выступать.
Это удел государственного музея?
Существует некая политика российского государства, в которой мы участвуем. Мы, можно сказать, находимся на острие культурной экспансии, которая входит в интересы государства. Мы не должны особенно никому противостоять, не должны занимать резких политических позиций. Мы должны жить с государством.
Значит, должны быть и привилегии. Тем более, как сейчас шутят, вы – «питерские».
Нам по блату ничего не достается. Нам только постоянно по башке достается за то, что мы питерские: когда хотят делать что-то против питерских, то всегда бьют прямо по Эрмитажу. Ельцин нам давал деньги на покупки. Путин нам таких денег не давал. Стиль правления и Путина, и Медведева таков, что они по блату ничего не делают. Другое дело, что они создают атмосферу, при которой мы можем решать свои вопросы. Путин был первым, кто стал приходить с иностранными гостями в Эрмитаж. Мы в таких случаях говорили: «Видели, где вчера был Путин? Дайте нам то-то и то-то». Есть возможности, которые надо использовать.

А еще какой-то способ есть?

Мы заслужили репутацию: мы умеем находить деньги и умеем их тратить. Люди знают, что мы у государства не клянчим, что у нас есть спонсоры и мы умеем сами деньги зарабатывать. Вы, например, можете просто прийти в Эрмитаж по недорогому билету, а если хотите пройтись вечером по пустым залам — пожалуйста, но цена будет совсем другая. И сейчас мы смотрим на кризис, конечно, с ужасом, но изображать этот ужас на лицах не собираемся. Мы знаем, что деньги идут к деньгам. Их дают успешным, нищим дают очень мало.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *