«Вот здесь я сидел в подвале,—Вадим, 39-летний учитель физкультуры, кивает головой в сторону дома напротив.—Веришь—несколько суток пытался выбить дверь, обе ноги разбил». Посадили его в подвал братки, которым Вадим не смог отдать занятые деньги, и вкололи смертельную дозу героина. Но он выжил и смог сбежать. Через два месяца все пятеро кредиторов погибли при странных обстоятельствах.
Вадим в своих действиях не видит ничего особенного: отомстил за себя, поступил как мужчина. «Не в милицию же было идти»,—искренне удивляется он. К самосуду прибегают и те, кто обращался в милицию, но, что называется, не нашел понимания—или дело не возбудили, или стали требовать взятку, или следствие затянули на годы. Причем «разбираться по понятиям» склонны не только бандиты. Для России это почти норма—не обращаться к органам правосудия, а справляться своими силами.
Закон теоретически позволяет рассчитаться с обидчиком, не привлекая милицию. По Уголовному кодексу, это можно сделать либо сразу же, в момент нападения—тогда это будет «необходимая оборона»,—либо в процессе задержания преступника. Иными словами, жертва преступления вправе самостоятельно выследить бандита, дождаться момента, когда он снова соберется «реализовать преступный умысел», и задержать его на месте преступления (опять же, своими силами). Если у преступника будет при себе пистолет и он начнет стрелять первым, его можно убить, но лишь в случае прямой угрозы жизни и без применения спецсредств—то есть голыми руками. Поскольку есть статья 222, карающая за незаконное хранение и ношение оружия, да и с разрешением будет сложно объяснить стражам порядка, зачем охотничье ружье понадобилось на прогулке. Поэтому задержанного следует отвести в милицию без применения силы—иначе могут судить за «превышение мер, необходимых для задержания».
Приключения неуловимого
У Вадима не было ни единого шанса сделать все по закону, но в тюрьму за самоуправство он не собирается. В момент нападения он физически ничего не мог сделать, поскольку был под ударной дозой наркотика. От этого, кстати, остались самые яркие воспоминания—гораздо ярче, чем от убийства пятерых человек: «видел какие-то города, людей из стекла, к ним прикасаешься, а они разбиваются». Вадим провел в подвале почти 60 часов: большую часть времени валялся в отключке, а когда просыпался, долбил ногами дверь. В конце концов выбил, добрался до одного из знакомых, пересидел, заодно и подлечился—народными средствами, преимущественно водкой. Тогда же придумал и «план по устранению». «Сначала хотел дождаться, пока они все соберутся вместе,—делится Вадим.—Месяц наблюдал, выслеживал, и в результате понял, что так не получится—слишком у них всё внезапно, не спланируешь». Решил расправляться поодиночке.
Экскурсию по «местам боевой славы» Вадим проводит спокойно. Сначала—на стройку, рядом с которой жил первый из кредиторов. Сейчас на этом месте целый дом, тогда «несколько этажей только было, и кирпичи везде валялись»,—а жертва чуть ли не каждый вечер прогуливалась по территории до ближайшего ларька и обратно. В один из таких вечеров на голову братку упал кирпич. А потом еще один. Нашли его только через день, квалифицировали как смерть в результате несчастного случая. «Попал в голову с первого раза,—хвастается Вадим.—Второй уже кидал на всякий случай—“контрольный”, как у них и полагается».
Второй браток пал жертвой уличного ограбления: подъехал ночью к дому, вышел из машины, и кто-то схватил его сзади за волосы. Здесь вышла неувязка, вспоминает Вадим: «Только я его ножом чиркнул по горлу, он захрипел, а из подъезда дедок какой-то выходит. Случайного человека же не будешь убивать—я ведь не зверь все-таки». Вадим повернул труп к себе, приобнял его, изображая пьяного. «Уговариваю его [убитого], мол, давай, браток, споем,—рассказывает убийца.—Дед посмотрел на нас, плюнул, пробурчал что-то про пьянь подзаборную и ушел». Нож Вадим выбросил в канализационный люк, с мертвого снял цепочку, перстень, золотой браслет и часы, вынул бумажник. «Побрякушки выбросил,—говорит он,—а деньги по церквям разнес».
Оставшиеся в живых «после первых двух случаев не забеспокоились—даже мысли, видно, не возникло охрану какую-нибудь нанять», до сих пор удивляется Вадим. С ними всё получилось случайно—узнал через знакомых, что через неделю все трое отправляются на одной машине за город: один покупал дом, двое ехали в сопровождении. Шесть дней Вадим лихорадочно искал оружие—надо было срочно обзавестись стволом, не оставив следов. «Нашел тоже случайно,—говорит он.—Поехал в деревню к тетке, а там сосед—алкаш конченый. Она на него кивает и мне жалуется: вот, мол, Петьку вся деревня боится—как напьется, за ружье свое хватается и стреляет в воздух». Помповое ружье у соседа Вадим купил за сто рублей и три бутылки «Столичной».
«Вот по этой дороге они ехали,—Вадим пошире открывает окно своей машины, показывая, на каком именно километре трассы на Москву он завершил свою криминальную эпопею.—На дороге—никого, их машина и моя. Выстрелил из окна—водителя сразу “снял”». Машина осталась без управления, а Вадим чуть притормозил и выстрелил еще пару раз—в пассажиров. «Шансов у них не было,—подводит итог калужский Монте-Кристо.—Зато похороны братва устроила по первому разряду».
«Прямо Средневековье»
Вадима никто не искал. У него не спрашивали алиби, он вообще не фигурировал в списке подозреваемых в убийстве пятерых калужских бандитов. В большинстве случаев результат бывает другим, но мстителей это не останавливает—иногда справедливость важнее свободы и даже жизни. Один из известных мстителей—москвич Игорь Миробян, который прямо у здания суда 28 сентября прошлого года расстрелял двух человек: Дениса Чикина, которого подозревал в убийстве своего отца, и его адвоката Веру Баранову.
За несколько часов до этого мировой судья района Орехово-Борисово Северное Андрей Бычков рассматривал дело Чикина. На тот момент его обвиняли не в убийстве, а в умышленном причинении вреда здоровью средней тяжести. По данным следствия, пьяный Чикин на лестнице своего дома поссорился с соседом Георгием Миробяном, ударил его ножом, а затем стал избивать руками. Миробян спустя месяц скончался в больнице, но, по заключению судмедэкспертизы, не от нанесенных побоев. В день, когда сын Миробяна пошел мстить, судья как раз решил назначить новую экспертизу о причине смерти.
Но было уже поздно. Игорь поджидал Чикина и его адвоката на автостоянке у здания суда, вспоминает оперативник столичной прокуратуры. Увидев предполагаемого убийцу, он в упор открыл по нему огонь из самодельного автомата. И Чикин, и Баранова выжили, а Игоря будут судить по статье «Покушение на убийство двух и более лиц, совершенное общественно опасным путем». «Прямо Средневековье какое-то»,—ужасается сотрудник прокуратуры.
В неформальных беседах почти все сотрудники правоохранительных органов признают, что люди всё реже обращаются к закону, чтобы наказать преступника. «Все знают, что люди сами разборки устраивают, но сказать об этом сегодня—значит просто признать, что милиция вообще не нужна. Хотя спроси любого мента, куда он пойдет, если у него что-то случится,—в милицию, в суд? Никогда в жизни! Потому что знает изнутри, как всё устроено»,—уверяет Владимир, майор ГУВД Москвы. Причем еще десять лет назад, по наблюдению адвоката Михаила Перцева, который проработал в правоохранительной системе почти четверть века, «люди шли в милицию за защитой», сейчас предпочитают обращаться к бандитам или строят свои схемы возмездия. Среди дел по статьям, связанным с личной неприязнью или превышением пределов самообороны, минимум треть—самосуд, убежден он. А один из столичных судей вообще считает, что из тяжких преступлений таковым являются до половины. «И раскрытые преступления против личности—только верхушка айсберга,—считает собеседник Newsweek.—Раскрывается максимум 15–20% таких дел, об остальных милиция даже не знает».
Отмщение воздам
Причины этого выходят за рамки личных проблем того или иного пострадавшего. Самая очевидная—тотальное недоверие к правоохранительным органам, говорит руководитель правозащитной организации «Сопротивление» Ольга Костина. «У нас на потерпевшего смотрят, как на доказательную базу—грубо говоря, просто используют,—считает Костина.—Иногда для раскрытия преступления и наказания преступника, чаще—для отчетности. Поэтому люди предпочитают решать проблемы, не привлекая сотрудников милиции и не обращаясь в суд». Если два года назад, как выяснял Аналитический центр Юрия Левады, не доверяли милиции 35–40% граждан, то сейчас—87%.
Чаще всего бывает, что не пробиться и через самый первый барьер—в милиции отказываются возбуждать уголовное дело. Упирающихся начинают пугать: «мол, вашего ребенка изнасиловали, он и так травмирован, а если начнутся следственные действия, будет еще хуже—допросы, очные ставки, суд,—рассказывает депутат Госдумы, член президиума Ассоциации юристов Алексей Александров.—И советуют: вы не пишите заявление, а лучше отведите ребенка к врачу». «Участковый сам человеку советует: мол, пойди проколи шины врагу—станет легче»,—подтверждает майор столичного ГУВД Владимир. Масштабы «фильтрации» преступлений милицией помогают осознать редкие прокурорские проверки. В прошлом феврале комиссия Генпрокуратуры в одной лишь Московской области восстановила на учет 962 преступления, в том числе 73 убийства,—дела, которые милиция предпочла тихонько «похоронить».
Всего за год в стране регистрируют около 2 млн преступлений, а раскрывают чуть больше половины—остальные потерпевшие остаются «неотомщенными». Юридическая грамотность населения почти на нуле, зато все помнят фильм «Ворошиловский стрелок», где дед, отомстивший за изнасилование внучки, остался жив-здоров и на свободе, и «Мимино», по которому личная неприязнь является смягчающим обстоятельством. «И воспринимают это в качестве своеобразного карт-бланша для сведения счетов,—вздыхает Ольга Костина.—Телевидение очень много делает для героизации явления [самосудов]».
Причем проблема не лечится даже подношениями. Рязанский предприниматель Олег вспоминает, как пытался со знакомым, у которого «вынесли всё из квартиры», найти законную управу на воров: «Пошли в милицию, не просто в отделение, а “по блату”, и денег обещали, если найдут,—так они не почесались даже». Обратились к браткам—часть украденного, которую не успели продать, вернули через неделю, а ущерб за остальное после «беседы» преступники возместили в двойном размере. «В маленьких городах своя специфика—здесь все всех знают. С кем-то учился, с кем-то вместе в спортзал ходил—то есть не проблема найти нужных людей,—пожимает плечами Олег.—Везде в провинции вопросы в основном так решаются, а вовсе не с помощью милиции».
А психологическая основа для мести есть всегда. «Человек не может существовать без понятий о чести, самоуважении, обладании собственностью—когда он лишается этих опорных вещей, то пытается компенсировать потерю,—объясняет руководитель Центра психологии экстремальных ситуаций Психологического института Российской академии образования Алексей Захаров.—Самосуд и есть такая психологическая компенсация—человек уверен, что таким образом восстанавливает справедливость». По наблюдению Захарова, социальная неуверенность и ситуация, когда нормы морали расходятся с нормами закона, всегда влечет рост самосудов и суицидов—«сейчас мы наблюдаем и то, и другое».
О том, как система «правил чести» может заменить собой плохо исполняемые законы, свидетельствует опыт традиционных клановых обществ. Например, российского Кавказа, где месть практиковалась и в советские времена, когда милиция работала не в пример лучше. Теперь же там самосуды—основная кавказская форма отправления «правосудия»—чуть ли не приветствуются властью.
Синдром Калоева
За месяц до «расстрела» Чикина к самосуду прибегли жители дагестанского селения Башлыкент Каякенского района. Они подозревали односельчанина Агарзу Омарова в изнасиловании и убийстве двух девочек, а потом нашли на его участке закопанные трупы детей. Родные погибших забили Омарова камнями, труп и дом облили бензином и сожгли. В республиканской прокуратуре самосуд фактически поддержали. «Сердцем я их понимаю,—признается сотрудник прокуратуры.—Омаров был судим четыре раза—за разбой, грабеж и изнасилование, а во время одной из отсидок получил дополнительный срок за мужеложство. Он в колонии в общей сложности провел 17 лет и вряд ли стал бы на путь исправления, оказавшись снова в тюрьме». Дело о мести расследуют почти год, только подозреваемых в нем, «скорее всего, не будет», говорит сотрудник.
На Кавказе самосуд «просуществует еще долго», говорит экс-президент Ингушетии Руслан Аушев. Он в свое время безуспешно предлагал амнистировать осужденных по соответствующей статье УК (от 8 до 20 лет или пожизненное заключение)—тюремный срок лишь накаляет страсти. Сейчас в Ингушетии существует «примирительная комиссия», в которую входят авторитетные старейшины родов. Только ее решения для правоохранительных органов—пустой звук, сожалеет Аушев.
Самый известный пример кавказского самосуда за последние годы—дело Виталия Калоева, жителя Северной Осетии. Он убил швейцарского диспетчера, по вине которого произошла авиакатастрофа: над Боденским озером в ночь с 1 на 2 июля 2002 г. столкнулись два лайнера. В результате погиб 71 человек, в том числе жена и двое детей Калоева.
Адвокат Калоева Владимир Сергеев полагает, что «сущность явления самосудов в том, что потерпевший берет на себя функции государства». И месть случается там, где государство свои функции не исполняет—будь то Россия или, в случае с наказанием диспетчера SkyguideПетера Нильсена, виновного в катастрофе над Боденским озером,—Швейцария. «Если бы в течение разумного срока были бы принесены извинения, то дела Калоева могло и не быть. Но за два года после трагедии ни компания Skyguide, ни правоохранительные органы так ничего внятного и не сказали. От него просто отмахивались, как от назойливой мухи»,—говорит Сергеев. По его словам, это косвенно признал и швейцарский суд: дал Калоеву 8 лет лишения свободы вместо максимальных 20. И это при том, что судьи не признали, что тот действовал в состоянии аффекта—ведь оно «не может длиться долго—днями, месяцами и годами».
Правозащитники для состояния осетинского мстителя ввели даже специальный термин—«синдром Калоева». И его, кажется, уже можно смело распространять на всю Россию и большую часть СНГ. После майской аварии пассажирского самолета А-320 в Черном море, когда погибли все 105 пассажиров и 8 членов экипажа, сотрудники сочинского аэропорта попросили местное управление ФСБ выделить им дополнительную защиту—жене одного из диспетчеров звонил родственник погибшего и кричал, что перережет диспетчеров и их семьи.