«Красный Октябрь» становится едва ли не главной арт-площадкой Москвы. Вслед за Институтом медиа, архитектуры и дизайна «Стрелка» тут в скором времени появится Центр современного искусства, который возглавит Иосиф Бакштейн, организатор московских биеннале современного искусства. Знаменитый искусствовед, арт-критик и куратор рассказал Елене Мухаметшиной, как спасать искусство от коммерциализации и что он собирается делать вместе с Маратом Гельманом в Сколкове. 

Так что все-таки вы открываете на «Красном Октябре»? 

Все пока в процессе обсуждения, документы еще не подписаны. Существует проект реконструкции бывшего шоколадного цеха, площадью 2000 квадратных метров—там планируется открыть центр. В идеале там должно проходить не менее четырех выставочных мероприятий в год, а еще будут различные перформансы, театральные истории, что-то междисциплинарное. 

Сайт «Единой России» цитирует ваше высказывание на форуме «Стратегия-2020» про то, что культура должна переходить в новое качество. А как это? 

Я такое говорил? На сайте «Единой России»? Про культуру в целом мне сложно говорить, я могу сказать про изобразительное искусство. Ситуация—не только у нас, во всем мире—достаточно сложная. Место искусства, которое оно занимало в обществе, в культуре и идеологии, начало меняться в конце 1980-х годов—в связи с глобализацией, с завершением холодной войны и распадом СССР. В 1970-е, как мне рассказывали американские коллеги, даже в Нью-Йорке рынка современного искусства практически не было. Художники зарабатывали самыми разными способами: Энди Уорхол, например, на заказ портреты рисовал, по $50 000 за штуку. Коммерциализация, которая стала бурно развиваться в 1990-е и завершается сейчас, привела к сращиванию изобразительного искусства с гламуром, не стало четкого разделения на коммерческие и некоммерческие проекты, в последние годы резко возросла роль аукционных домов. Сейчас любая выставка уступает аукциону по популярности и общественному вниманию. 

Система эстетических ценностей, которая раньше формировалась музейными институциями, некоммерческой сферой, сейчас целиком зависит от галерей, ярмарок. Я, вместо того чтобы ехать на Берлинскую биеннале, еду на «Арт-Базель», потому что считается, что именно туда приезжают правильные люди. Раньше было четкое деление: музей–галерея, биеннале–ярмарка. Сейчас все по-новому. Государство, даже в Европе, уже уходит из этой сферы: музеи получают все меньший объем финансирования. В России это тоже ощущается: число посетителей и популярность художественных проектов выходят на первый план, а художественные качества, историко-художественная ценность отступают на второй. 

Приходим к западной модели? 

Только в России все гораздо жестче. Эта проблема, как ни странно, меньше всего была ощутима в США, поскольку там все изначально строилось на механизмах фандрайзинга и попечительства, государство никакой роли в финансировании искусства не играло. Поэтому американцам проще адаптироваться в художественном сообществе, чем европейцам или русским. В России ситуация усугубляется еще и тем, что была перестроечная эйфория, когда казалось, что все правильно, что мы занимаемся правильным искусством; потом в 1990-е начался переходный период; и, наконец, в 2000-х произошла жесткая коммерциализация. Сейчас нужно все больше создавать художественных проектов и альтернатив, которые существовали бы и развивались в относительной независимости от коммерческой составляющей художественного сообщества. 

Вы когда-то говорили, что художественные институты в России не развиты. Ничего так и не изменилось? 

Конечно! Потому что у нас не завершена постсоветская фаза. Художественные институции не были существенным образом модернизированы. Художественное образование у нас практически не модернизировалось, музеи—в малой степени. Символ российских музеев—Ирина Александровна Антонова, она директор музея уже 50 лет. Но она-то, кстати сказать, все у себя в музее гениально модернизировала, у нее попечительский совет возглавлял Дмитрий Медведев. Но российская музейная политика не соответствует международной. Все-таки Москва очень консервативна. Даже в Питере ситуация более продвинутая—в Эрмитаже и Русском музее. Так что музейная политика нуждается в радикальной реорганизации. 

А кто на это должен давать деньги? Бизнес? Государство? 

Государство не должно уходить из этой сферы. А деньги… Я, кстати, свои лучшие выставки с 1987 по 1992 годы сделал вообще без денег. Была какая-то инициатива, мы договаривались с художниками, они создавали произведения, сами монтировали выставки. Магия слов, что «без денег ничего не получится», немного преувеличена. Я уверен, что и сейчас многие проекты осуществимы с минимальными вложениями. 

Российская музейная политика не вписывается в общемировые тенденции. А русское искусство? 

Вполне. Наши художники являются составляющей частью мировой художественной сцены, начиная с поколения Ильи Кабакова и заканчивая поколением Анны Желудь. В отличие от литературы у визуального искусства интернациональный язык. Но независимое художественное сообщество у нас только формируется. Галерейное сообщество слабое, музейный мир не модернизирован, художественное образование на уровне конца XIX века. О чем мы говорим вообще?! У нас в московском арт-сообществе всего человек двести-триста. По сравнению с Нью-Йорком, Лондоном это просто смешно! Мы просто маргиналы какие-то невероятные! 

А зачем арт-сообществу объединяться? 

Надо развивать элементы гражданского общества в художественной среде, чтобы у нас была собственная автономная система ценностей, целей, идентичности художников. Должны быть нормальные цивилизованные отношения. Пока все основано на личных симпатиях и антипатиях. Непонятно, чем руководствуются художественные издания, реагируя на художественные события. Отношения между кураторами, художниками, музейными работниками сложные. Поэтому нужна консолидация. Нужно обсуждать проблемы открыто, а не келейно. На Западе художественное сообщество открывает дискуссии, влияет на принятие решений, в том числе в области образования. 

Вы говорите о сообществе, которое могло и должно было бы выражать протест против суда над Самодуровым и Ерофеевым? 

Конечно. Если приговор будет обвинительным, то это сделает отечественный художественный мир гораздо уязвимее. Любое произведение, которое экспонируется, может потенциально оскорблять чьи-то чувства. Такого не было даже при советской власти. В 1970-е годы было четкое деление по месту и по тематике выставок. Если это была неофициальная площадка—например, перформансы группы «Коллективные действия» делались в Подмосковье, и это не волновало ни КГБ, ни райком. Были квартирные выставки, которые не цензурировали. 

В официальных местах нужно было соответствовать художественным нормам официального советского искусства. Допустим, были какие-то неканонические пейзажи, которые не принимали на официальные выставки, но экспонировали на независимых площадках, и это не преследовалось. Была советская и антисоветская тематика, и, когда художники заявляли об антисоветской акции, они знали, на что шли. Сейчас я не могу точно определить, что происходит. Протесты против художественных произведений бывают во всем мире, но чтобы суд—нет. Мне говорили, что очень влиятельные люди были заинтересованы в том, чтобы замять процесс. Но ничего не получилось. Потому что, видимо, Русская православная церковь и религиозное сообщество становятся очень влиятельными. При этом могу заметить, что художники моего поколения вообще считали, что этой темы лучше избегать. 

Картина «Икона-икра», по-вашему, оскорбляет кого-то? 

Она не является моей самой любимой картиной. И возможно, она и затрагивает религиозные чувства. 

Чем вы будете заниматься в культурном секторе проекта в Сколкове? 

Мы пока просто обсуждали с Маратом Гельманом, который все это курирует, что там в принципе можно было бы сделать. Может быть, какой-то из специальных проектов биеннале там пройдет. Возможно, будет что-то вроде центра современного искусства. Я считаю, что для проектов в области искусства Сколково, учитывая энергию Марата Гельмана, может стать интересной площадкой. 

Особенно если учесть, какие в это вложены деньги? 

От денег никто не отказывается. Конечно, когда готовится такой крупный проект, как биеннале, куда надо что-то привозить, увозить, то деньги нужны. А для молодых художников это не должно быть идеей фикс. 

Уже вон даже Шварценеггер поддержал Сколково. 

Вот видите! (Смеется.)

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *