Спонсор поста: Всё, что вы хотели знать про Твиттер, но боялись спросить.
*фэнтези эксперимент
Широко раскрытые глаза. Короткое черное платье. Лосины, такие же черные, как и волосы. Уши проколоты минимум двенадцать раз. Не обделен пирсингом нос, губы, язык, пара мест поинтимнее. Зрачки расширены, в них застыл ужас. Не тот, который заставляет бежать. А тот, который становится тобой. И бежать не хочется. Хочется просто выть.
Перед ней мужчина бьет парня помладше, бьет остервенело, слышится хруст носа, треск отдираемых волос и разрываемых брюк. Справа от нее женщина разбила стекло и кидается осколками. Слева дедушка, непривычно быстро разбежавшись, догоняет группу ребят и избивает их клюкой.
Город сходит с ума, просто скатывается в пропасть отчаяния и злости. Город наполнен милицией, которые сами же начинают устраивать беспорядки. Возможно, это не только этот город. Возможно, так происходит во всем мире.
Вере всего 17, она не хочет видеть и верить в происходящее. Я стою за ее спиной, мне немного холодно не смотря на летнюю жару, но каждый взрыв злости вокруг подогревает меня и дарит тепло. Я улыбаюсь. Напеваю Рэя Чарльза.
Вера знает, почему так происходит. Почему черные артерии злости пульсируют сегодня сильнее обычного. Потому что она в этом виновата. И от этого ей тоскливо. Куда тоскливее, чем напускная депрессия модного гота.
Мозг Веры помимо воли возвращается в прошлое. Совсем недавнее прошлое, всего сутки назад. Вера приехала с компанией к бабушке. Они смеялись, поправляли большие рюкзаки и снаряжение. Вот уже третий раз они спускаются в самую разветвленную и загадочную сеть пещер России.
В Иркутской области 200 известных пещер, а сколько малоизвестных нор? Бабушка не очень одобряет друзей Веры, ее губы упрямо сжаты, она не понимает, почему все одеты в черное и почему на всех сатанинские кресты. Ее мутит, она не улыбается внучке.
Компания веселится и не досаждает бабушке — быстро собираются, перекусывают перед дорогой и уходят. Уже позднее утро, но ночью в пещеры не спустится даже самый отважный гот.
Идут, радуются солнцу и поправляют кожаные наряды. Как черная текучая опухоль перекатываются по зеленой траве, под иркутскими небольшими березами. Подходят к пещерам, перекусывают еще раз и начинают спуск.
Всё по правилам, но хочется большего и немного более страшного, группы расходятся по парам. Ухают, глумятся и ссут в холодные озера. Я уже слышу их. Но ини еще далеко от меня. Меня не интересуют парни, поэтому все они погибают. Кто-то скользит под карст и ломает себе там шею, кто-то с удивлением запаздалым не отскакивает от сорвавшегося сталагмита.
Остаются три девочки, двое из них быстро находят выходы наружу, третья мне импонирует слишком любознательным складом ума. Ее зовут Вера. И она заблудилась. Сначала в это даже не поверила, но пещеры всё спускались и спускались ниже. Горло то и дело охватывал страх замкнутого пространства. Вера кричала.
Фонарик стрелял по стенам. Хорошо что она захватила с собой этот тяжелый прожектор. Там внутри вместо батареек даже аккумулятор был.
Она была всё ближе ко мне. Вера вышла в большой зал. Посередине зала стояла чаша. Громадная, тусклая, с толстыми ломаными краями. Чаша была переполнена черной жидкостью. Вера удивилась, ей в голову пришли мысли о том, что здесь раньше жили древние люди, что здесь приносили кого-то в жертву, что…
Сейчас она заметила, что в чаше не вода. А просто черная жидкость. Густоватая, ни чем не пахнущая, странная жидкость. Через край чаши сочилась. Каплями падала на пол пещеры. В пещере не было слишком темно, даже если выключить фонарь. Вера предположила, что это камни дают такое призрачное сияние.
Я слышал все ее мысли, она ходила прямо надо мной, мне очень хотелось увидеть ее глаза, почувствовать ее запах, столкнуть с себя эту чашу. Я начал возбуждать в Вере злость. Пожалуй, это единственное, что я делаю действительно хорошо.
Отчаяние. Тоска. Страх. Злость. Всего четыре шага и вот Вера молотит молотком сталактиты, стены, подбегает и с размаху бьет ногой в чашу. Та наклоняется сильнее и скромная капель превращается в ручеек. Внутри девочки рождается понимание, что чашу нужно вернуть на место, опять поставить ровно.
Я почти свободен, но на разум девочки повилять не могу. Крестик, простой серебряный крестик, спрятан между двух ее грудей, стыдливо пришит к лифчику, я вижу суровое лицо ее бабушки, ничего не понимаю, но в принципе мне на это наплевать.
Вере становится страшно, она выбегает. Я веду ее на поверхность. Мне было достаточно всего лишь щели, чтобы выскользнуть. Вековая чаша, которой меня запечатали, издревле стала служить агрегатором злости. Постепенно, как магнит, чаша стянула к себе все ручейки людской злобы и… стала наполняться всё больше. Чаша была переполнена, но страх, горе и злость капали в мир потихоньку, по чуть-чуть, вызывая локальные очаги бедствий, бытовых ссор и конфликтов.
Теперь горе лилось ручьем. И мне было весело. По-настоящему хорошо и спокойно. Я следовал за девочкой, изображая из себя джинна, я видел горящие дома и поножовщину в деревне. Видел бомжей в электричке, насиловавших кондуктора. Вера в ужасе, она в шоке. Я пью ее страх.
В городе били ветрины. Вера вынырнула из воспоминаний. Крестик жег ей солнечное сплетение. Образ умершей бабушки отошел, слезы высохли. Я не понимал девочку, но внутри нее набирала силу извечная женская мудрость. Древняя, как мир, жестокая и невероятно слепая.
Вера побежала назад. Хотя я и не мог влиять физически, но всячески нагонял мысли о том, что возвращаться в пещеры нельзы. Но опять электричка, опять Тихорецк, девочка возвращалась в пещеры. Что вообще она хотела сделать? Ладно, пусть поправит чашу, пусть опять горе и злоба будут сочится каплями, мне и этого хватит.
Что двигало Верой? Безумная, нелогичная, интуитивная женская сила. То, что древнее самой Вселенной. То, что не обладет разумом. То, что живет в каждой женщине. Вера порвала лосины, если бы меня это возбуждало, то я засмотрелся бы на мелькающее белье.
Девочка даже не остановилась на входе в зал с чашей. Она влетела стремительно, она точно знала, чего хочет. Вопль… и девочка врезалась в чашу. Черная жидкость выплеснулась адским потоком на пол пещеры, чаша упала, покатилась и треснула пополам у противоположной стены.
Девочка кричала. Сжимала сломанную руку. Ее крик был наполнен болью и страданием. Нажимались красные кнопки, летели «Тополи» в другие страны. Поднимались облака ядерных взрывов. Девочка кричала, кричали вместе с ней погибающие люди, небо заполняли радиоактивные облака.
Даже мне стало жутко. Мне всего этого хватило на долгие тысячелетия, я скользнул в трещину и свернулся клубком на дне могилы. Я был сыт и доволен. Не было радости, но не было и других чувств.
Единственное, что я смог услышать, засыпая:
— Не нужно по каплям. Пусть всё и сразу. Зато больше не будет. Надеюсь…