«Степных богов», драму из жизни одной забайкальской деревни 40-х годов, ждали долго. Филолог Геласимов с начала 2000-х писал про современность, выдавал по книге в год, довольно быстро стал популярным и — пропал. Сам он теперь говорит: так долго вышло оттого, что ему пришлось «совпасть со временем», чтобы написать эту книгу. На прошлой неделе роман «Степные боги», который многие называют романом классическим, выиграл премию «Национальный бестселлер». В интервью корреспонденту Newsweek Евгению Когану Геласимов признается, что очень удивился своей победе, и делится соображениями, в чем польза от литературных премий и о чем прилично писать писателям.

Что дает современному российскому писателю литературная премия?
Кроме денег? Премия формирует некий читательский пул. Есть читательское сообщество, которое заинтересовано в поиске новых книг и новых имен, и оно ориентируется в том числе на лауреатов литературных премий. Такие люди пойдут в магазин и купят книгу, а это повлияет на отношения издателя с книготорговцами. У книги вырастет тираж, а у писателя — размер гонорара, что позволяет писателям, как бы банально это ни звучало, запереться дома и писать новый роман, а не бегать в поисках зарплаты.

В разговоре о литературных премиях можно ли говорить о какой-то объективности выбора?
Ни в коем случае, всякий раз это — случайность, насколько показывает мой опыт. Случайность, во многом связанная с выбором состава членов жюри. Конечно, заседающие в жюри люди представляют какую-то объективную картину, потому что их мнения сольются в единое. Но все равно их мнение — мнение шестерых или семерых человек, случайным образом оказавшихся в этом году в этом составе конкретного жюри.

То есть выбор лауреата зависит от того, насколько ангажирована та или иная премия?
Я не очень вникал в вопросы менеджмента литературных премий. Но я только что был на обеде, посвященном оглашению шорт-листа «Большой книги», и сам ее антураж, стилистика, ландшафт сидевших людей и даже скатерти, которыми были накрыты столы, — все это говорило о некой государственности, даже имперскости. Правда, я сужу об этом как художник. Так что, я предполагаю, выбор лауреата всегда неслучаен.

Каждая премия защищает свою конкретную идеологию?
Может быть. Но в моем случае с «Национальным бестселлером» это не подтверждается. Все говорят, что «Нацбест» — это хулиганская премия, неформатная, когда немного выпивший ведущий Артемий Троицкий произносит разные смешные слова. И вдруг в этом легком фрик-шоу побеждает книга «Степные боги», которая к фрик-культуре не имеет никакого отношения. То есть три человека, проголосовавшие за мою книгу, абсолютно нарушили формат премии. Для меня это стало полной неожиданностью — я был уверен, что формат восторжествует.

А существует рецепт написания книги, которая получит литературную премию?
В моем случае это — просто хорошо писать. Но в других случаях это — писать так, чтобы книга подходила конкретному формату премии и конкретному жюри, в составе которого находятся еще и твои друзья. Об этом как раз говорит пример некоторых литературных премий последних лет — на них порой побеждали выморочные персонажи, которых лет через пятнадцать не будет в литературе в принципе. Как раз здесь начинается разговор об ангажированности.

На «Нацбесте» блогеры вручили Владимиру Маканину премию «За худшую книгу». Что вы думаете о таких наградах – за худшее достижение?
Думаю, что такие премии — это прикольно, в Голливуде же дают «Малину».

Но «Малина» – это дорогое шоу.
Да, вы правы, там ценно шоу само по себе, а здесь просто вышли и сказали. Причем обидели немолодого хорошего человека. Хотя, думаю, Владимир Семенович не обидится, ему будет все равно.

Его книгу «Асан» многие ругают, в том числе писатели, которые служили в Чечне.
Это другой вопрос. Парни, которые служили в Чечне, имеют право его критиковать — они его заслужили.

У вас тоже есть «чеченская» повесть «Жажда». Может быть, с литературой о Чечне стоит подождать, пока пройдет время?
Возможно, нужно подождать. А возможно, и не нужно. Все зависит от того, как у писателя в данный момент бьется сердце и насколько он ощущает силу своего дара говорить об этом. У меня есть претензии к «Асану», но они — строго литературоведческие, а не моральные и не политические. И я бы, конечно, не назвал этот роман худшей книгой — это хорошая книга.

В литературе есть табу? О чем нельзя писать?
Как таковых табу нет. Мне кажется, любой издатель сейчас возьмет любую книгу, которую он сможет продать. То есть книгу, которая ляжет на рынок и принесет ему определенную прибыль. Думаю, сейчас маркетинг решает все. Существует бренд писателя: Пелевин, Сорокин, Акунин, Улицкая — у такого автора возьмут любой текст. И есть текст другого автора, который однозначно привлечет внимание читателей и будет сметен с прилавков. Но, мне кажется, сейчас издателя не интересует ни моральная ценность, ни политическая, ни идеологическая.
Про табу каждый художник решает сам, внутри себя. Но это не самоцензура. Когда-то я учился в ГИТИСе на режиссерском факультете у Анатолия Васильева. Решили репетировать Достоевского. Мы взяли фрагменты из «Дневника писателя», и мой однокурсник сделал кусок, от которого весь курс плакал. Федор Михайлович ходил в какой-то детский дом к детям-инвалидам, у них сухие ножки, они ползают по полу, — вот этот отрывок. Васильев потом встал и сказал: отлично сделанная вещь, сыгранная, срежиссированная. И дальше он сказал: дело вкуса каждого художника выбирать материал, но это удар ниже пояса. Я скажу вслед за мастером — табу, о которых вы спросили, это дело личного вкуса художника.

Вы занимаетесь исключительно литературой. На это сейчас возможно прожить?
В моем случае — да. Уже года три как. Все зависит от тиражей, и к тому же я работаю в кино, пишу сценарии. Так что я живу тем, что пишу.

«Степные боги», выигравшие «Нацбест», были заявлены чуть ли не в 2004 году. Почему их пришлось так долго ждать?
Я писал этот роман четыре года, каждый год откладывал его выход. Думаю, «Степные боги» — самая медленная моя книга. В ритме я как-то совпал с рабоче-крестьянской Красной армией, которая шла от Москвы до Берлина. Эти четыре года мне нужны были, видимо, чтобы ритмически совпасть со временем.